Проклятый Лекарь. Том 8 - Виктор Молотов

— Раз, — начал Кирилл.

— Два, — продолжил Костомар.

— Три!

Я почувствовал рывок — сначала влево, потом вправо, потом снова влево. Раскачка. Как в детстве, когда отец подбрасывал меня на руках.

Только отец не швырял меня в некромантическую воронку.

Мир качнулся. Золотистые стены кокона размазались полосами света. И я полетел.

Центробежная сила вдавила меня в заднюю стенку кокона. Внутренности сместились куда-то в район позвоночника — неприятное ощущение, знакомое каждому, кто хоть раз катался на русских горках.

Вестибулярный аппарат — орган равновесия во внутреннем ухе — взбунтовался, посылая в мозг противоречивые сигналы. Верх стал низом, низ — верхом, а потом всё смешалось окончательно.

Сквозь золотистые стены кокона мир превратился в калейдоскоп. Чёрное небо, тёмная земля, мерцающие огни фонарей — всё слилось в единую спираль, вращающуюся вокруг меня. Или я вращался вокруг неё? В какой-то момент разница перестала иметь значение.

А потом я увидел её. Воронку.

Она надвигалась… Нет, это я надвигался на неё с пугающей скоростью! Чёрная бездна, разверзшаяся посреди московского двора. Спираль тьмы, уходящая в бесконечность. Пасть голодного бога, готовая проглотить очередную жертву.

Три секунды до столкновения.

Интересно, если это не сработает, будет ли больно? Или я просто перестану существовать, как тот кусок асфальта?

Две секунды.

Надеюсь, Анна не слишком расстроится. Хотя… она беременна. Гормоны. Может разрыдаться на неделю.

Одна секунда.

Ладно. Поздно менять планы.

Я врезался в воронку. Первое, что я почувствовал — сопротивление. Как будто нырнул в воду, только вода была густой, как мёд, и холодной, как жидкий азот. Световой кокон затрещал — я слышал этот звук даже сквозь рёв воронки. Треск раскалывающегося льда. Треск ломающихся костей.

Второе — всепоглощающая боль. Она пришла волной, захлестнув с головой. Как будто каждый нерв в теле решил одновременно сообщить мозгу, что происходит что-то очень, очень плохое.

Третье — давление. Воронка сжимала меня со всех сторон, пытаясь раздавить, расплющить, втиснуть в пространство меньше атома. Кокон трещал всё громче. Золотистый свет от защиты слабел.

А потом кокон лопнул. И я оказался внутри.

Темнота обрушилась на меня — но это была не обычная темнота. Не отсутствие света, к которому можно привыкнуть. Это была живая тьма. Голодная. Хаотичная.

Она обволакивала меня, проникала в каждую пору, в каждую трещинку кожи. Она шептала тысячами голосов одновременно. Она звала, обещая покой, забвение, конец всех страданий.

И она кричала. О тьма, как она кричала.

Миллионы голосов вопили в унисон. Голоса тех, кого воронка поглотила за годы своего существования. Голоса стариков и детей, мужчин и женщин, праведников и грешников. Все они были здесь — не живые, не мёртвые, а что-то между. Застрявшие в вечном мгновении агонии.

Я видел их краем сознания, периферией восприятия. Лица, искажённые страданием. Руки, тянущиеся ко мне. Глаза — пустые, выжженные, но всё ещё молящие о помощи.

Коллективное сознание боли. Ужас, который удивил меня самого. Я думал, что разучился бояться. Оказывается, что нет.

Это была не просто воронка. Не просто энергетическая структура, высасывающая жизненную силу.

Это было кладбище. Массовая могила душ, которые не могли найти покоя. Братская яма, куда сбрасывали всех, кого поглотила эта тварь. И теперь она хотела добавить меня к коллекции.

Минута? Полторы? Больше у меня не было.

Воронка пыталась меня поглотить. Переварить. Сделать частью себя — ещё одним голосом в хоре страдания. Но она не знала, с кем связалась.

Я — Архилич. Бывший, нынешний — неважно. Тысячу лет я был воплощением смерти. Я был тьмой. И командовал армиями мёртвых.

И эта воронка при всей её силе была просто… неоформленной массой. Хаосом без разума. Голодом без цели. А я был целью.

Я не стал атаковать. Атака — это то, чего она ждала. То, чем она питалась.

Вместо этого я начал… отравлять.

Моя некромантия — древняя, сложная, выкованная веками практики — потекла наружу. Я внедрял свою сущность в структуру воронки. Переписывал её «код». Менял правила игры.

Воронка была создана, чтобы поглощать. Но я был создан, чтобы контролировать.

Голоса вокруг меня изменились. Вместо хаотичного крика я услышал замешательство. Вместо голода — страх.

Да. Страх.

Воронка, или то, что служило ей подобием разума, почувствовала угрозу. Не снаружи, а изнутри. Что-то чужое, что-то неправильное, что-то, что нельзя переварить. Меня.

Критическая точка. Ещё немного… и она схлопнется. Но мне нужно выбраться до того, как это произойдёт.

Я потянулся к Ростиславу, который летал неподалеку. И прокричал:

— Сейчас!

* * *

Снаружи воронки.

Воронка взбесилась. Её щупальца метались во все стороны, как змеи в припадке. Она чувствовала, что умирает, и пыталась утащить за собой как можно больше.

Кирилл, едва стоявший на ногах, создавал световые барьеры, защищая здание детского сада. Каждый барьер держался секунды и рассыпался. Но он создавал новый. И ещё один. И ещё.

Костомар и Кирилл отбивали щупальца воронки. Скелет использовал оторванную руку как дубинку.

Связанный и беспомощный Саблин смотрел на всё это с открытым ртом.

— Он… он сумасшедший… — бормотал он. — Он же сгорит изнутри… Никто не выживает внутри воронки…

— Заткнись, — огрызнулся Костомар, отбивая очередное щупальце. — Не говори под руку! Хозяин знает, что делает!

— Но…

— Я сказал — заткнись!

И тогда Ростислав почувствовал сигнал.

«Сейчас!»

— Он зовёт! — крикнул призрак. — Держите меня!

Ростислав вмиг изменился. Его призрачное тело вытянулось, превращаясь в полупрозрачный канат. Один конец нырнул в воронку — прямо в её центр, туда, где Святослав боролся за жизнь. Другой обернулся вокруг рук Костомара и Кирилла.

— Тяните! — крикнул Ростислав голосом, который звучал отовсюду и ниоткуда одновременно.

Мертвец и человек упёрлись ногами в землю. И потянули.

* * *

Рывок был таким резким, что я на мгновение закрыл глаза.

Или не закрыл, а просто мозг отказался обрабатывать информацию, которую посылали органы чувств. Слишком много всего одновременно: давление, боль, холод, жар, крики душ, рёв воронки, собственный пульс, отдающийся в висках набатным колоколом.

А потом — воздух. Холодный, чистый, восхитительно обычный московский воздух с примесью выхлопных газов и запахом прелой листвы. Я втянул его в лёгкие — жадно, как утопающий, которого выдернули из воды в последний момент.

Полёт был коротким. Секунда, может, две. Достаточно, чтобы понять: я снаружи. Достаточно, чтобы увидеть над собой небо — чёрное, беззвёздное, затянутое московским смогом. Самое прекрасное небо, которое я видел за последнюю тысячу лет.

Приземление вышло жёстким. Я врезался в землю спиной, выбив остатки воздуха из лёгких. Прокатился по мокрой траве, собирая на себя грязь, листья и чью-то забытую пластиковую бутылку.