Адаптация - Екатерина Насута

Последняя коробка была фирменной почтовой, на ней сохранилась бирка с адресом и синий штемпель, судя по которому, прибыла она незадолго после Наташкиной смерти. Внутри лежал пакет, завернутый в ярко-зеленую шуршащую бумагу. Глеб распорол оболочку ножом, вторую обертку просто содрал.

– В зайце утка, в утке яйцо… а тетка – внучка Штирлица. Беспокоить она меня не хотела.

Тетка со снимка глядела неодобрительно, да только сделать ничего не могла. И Глеб развернул пакет из толстого полиэтилена. На ладонь выпал куб. Гладкие грани, аккуратные швы и никаких признаков того, что в кубе есть что-то, кроме куба.

Записок или полноценных писем в посылке также не обнаружилось. Вряд ли это то, что надо Еве. Но Глеб куб спрятал в рюкзак, а рюкзак повсюду таскал с собой, надеясь поскорей избавиться от этой загадки. Теткины вещи он отдал соседке. Наташкины – сунул на антресоль.

И принялся ждать, считая деньки до прихода. Только об ожидании, как и о поисках, Еве рассказывать нельзя. И Глеб не стал. Оттянув Еву от щита – дался он ей, таких по городу не одна сотня висит – Глеб вывел ее из арки. Он остановился, скинул рюкзак и вынул куб.

– Вот. Больше ничего нету.

– А больше ничего и не надо, – она не сразу решилась взять куб. Разглядывала, как курица миску с зерном, наконец, царапнула ноготком серую грань и поинтересовалась: – Ты знаешь, что это?

– Понятия не имею. Забирай.

– И не жалко?

– Ты… тогда ты сказала, что можешь помочь. Я тебе. Ты мне. По-честному все.

– Ага, – она взяла куб обеими руками, приподняла, примеряясь к весу. – Ты мне, я тебе. Ты мне эту штучку, а я тебе – всех дроидов Анклава. Как ты думаешь, справедлива сделка?

Широкие поля шляпы тенью накрывали Евино лицо, и волосы выглядели обыкновенно – не синие, серо-пегие, и сама она была обыкновенна. А если в этом и, правда? Если Ева – не из башни, а просто девчонка, которая сочинила сказку, заставив Глеба поверить?

Но ведь он видел Еву на похоронах. И другие тоже. И уж они-то не могли ошибиться.

Глеб посмотрел на часы. Напарник, небось, психует. Ничего. Напарник обождет. Он должен понять, что Глеб занят. И если все выгорит, то занятость эта принесет больше пользы, чем все бомбы вместе взятые.

Но Ева чего-то ждет. Ответа на вопрос? Но Глеб не знает, какой ответ ей хочется услышать, поэтому говорит первое, что приходит в голову:

– Когда клянешься мне, что вся ты сплошь

Служить достойна правды образцом,

Я верю, хоть и вижу, как ты лжешь,

Вообразив меня слепым юнцом.[5]

Дальше он не помнил и, силясь замять неловкую паузу, перегнулся через забор, сорвал нарцисс и поднес Еве.

– Эй, крошка, я свою партию отыграл по-честному. За тобой раздача. Неужто не подкинешь верных картишек?

– Эта маска на тебе сидит еще хуже театральной, – сказала Ева, но цветок взяла и принялась методично отщипывать по кусочку от белого лепестка.

– Хорошо, – Ева ответила, когда Глеб решил, что ответа уже не услышит. – Ты заслужил. Я скажу человеку, чтобы к вашему вопросу отнеслись с пониманием. Осталось всего ничего – уговорить Адама. Но вы справитесь.

– А все-таки, что там? – спросил Глеб, указывая на карман. – Что это вообще такое?

– Яблоко. Точнее когда-нибудь оно станет яблоком. Или не быть мне Евой.

Уходить Кира явно не собиралась. Но не попыталась она и остановить Глеба, когда он вытянул иглу из вены, привычно пережав сосуд пальцем.

– Чем займемся, о свет очей моих? – спросил Глеб, пробуя подняться. Получилось. И не штормило почти. Какую бы гадость Игорь не вколол, но от нее реально полегчало.

Кира робко улыбнулась.

– Скажи мне, милый ребенок, в каком ухе у меня жужжит? – Глеб завязал хвост капельницы бантом и протянул Кире. Ее ротик округлился, реснички хлопнули, а пальчики, принявшие подарок, дрогнули.

– Н-не знаю.

– И я не знаю. Значит, жужжит в голове. Ну что, пойдем.

– Куда?

– В гости. Кто ходит в гости по утрам…

– До утра пять часов и пятнадцать минут, – отрапортовала Кира, разве что каблуками не лязгнула, хотя на ней тапочки. Мягкие такие тапочки, в которых удобненько будет по больнице передвигаться.

Нет уж, собственные ботинки Глебу роднее.

– Не важно, радость моя, – Глеб согнул и разогнул руку. Кровотечение остановилось. – Где ты, там и утро.

Синяки почти сошли. Даже ребра в коконе бинтов почти не болели. Везет. А что, Глебу всегда везло, и почему бы сегодняшний вечерок не счесть продолжением везения?

Кира – дура. Хорошо звучит, конечно, но смысл в ином. Если Глебу охота дорыться до сути происходящего, то моментец самый подходящий. Кирочка ляжет спать, а Глеб…

Что-нибудь придумает.

Он всегда чего-нибудь да придумывал.

– Миледи, предлагаю тебе руку почти задаром. Сердце, если не возражаете, попридержу. И все-таки, добрый ангел мой, луч света в этом царстве мрака, скажи, где ты живешь?

– Освещение работает в режиме экономии, – не замедлила просветить Кирочка, положив лапку на сгиб локтя. – Покидать пределы здания не разумно.

Кто бы говорил о разуме…

Глеб поцеловал руку и мягко поинтересовался:

– Но все-таки…

Все-таки она его вывела. Полоумная Ариадна в технократическом лабиринте больницы. И минотавр здесь имелся: двухметровая бабища в сером комбезе стояла на выходе. Взгляд ее мертвый, как луна, скользнул по Глебу и отпустил.

По улице Кира шла, чеканя шаг. На лице ее крепко держалась улыбка, и Глеб боролся с искушением эту улыбку потрогать, убедиться, что лицо – живое, а не резина, на железо натянутая.

И когда Кира остановилась у дома, обеими руками толкнув дверь, не удержался. Щека была теплой и мягкой. Никакой резины – натуральный эпителий. И даже нежный пушок волос имеется.

– Какое сказочное свинство…

Такого сходства быть не должно! Андроиды, конечно, тоже подделка под человека, но… более честная, что ли?

– Что?

– Ничего, зая моя мутированная. Ничего.

Глеб придержал дверь, пропуская ее вперед. Сам входил с опаской, ожидая удара и к удару готовясь. Но в доме было пусто.

Причудливая лампа-шар, источавшая свет неяркий и мягкий. Войлочное покрывало стен. Кровать без ножек. Стол. Миска с зеленоватой похлебкой.

Кира взяла миску в руки, поднесла к лицу и, наклонившись, принялась лакать. Про Глеба она словно забыла. Кирины глаза были закрыты, широкий язык мелькал с немыслимой быстротой, количество жижи в миске уменьшалось.

– Приятного аппетита, – пожелал Глеб.

Кира не ответила. Доев,