Русь. Строительство империи 6 - Виктор Гросов

два десятка гридней охранных, сам Алеша на крепком степняке — растворился в утренней дымке, унося с собой мою надежду. Я смотрел им вослед, пока они не скрылись из глаз. Легче не стало. Я сделал все, что мог, двинул еще одну фигуру на этой проклятой доске. Но теперь оставалось лишь ждать.

Пока Алеша с дарами да посулами пробивался степными дорогами к ставке Кучюка, я не мог позволить себе роскоши сидеть сложа руки и ждать вестей.

Гонцы скакали во все концы моих обширных, но еще не вполне обустроенных владений, увозя мои наказы, а иные прибывали, неся вести — добрые и не столь благоприятные. Постепенно и картина складывалась: где дело кипит, где спотыкается, где зреет роптание, а где люди вздохнули посвободнее под моей рукой.

Первые действительно добрые вести пришли из Киева. Степан, верный мой искусный мастер, которому я поручил стройку, развернул там бурную деятельность. Киев, еще недавно дымившийся руинами да оплакивавший убиенных после предательства Ярополка и налета древлян, восставал из пепла. Да, следы пожарища были страшны — выгоревшие улицы, порушенные терема, остовы церквей. Но город жил. Пленные древляне, те самые, что жгли да грабили, ныне под присмотром дружинников моих да горожан киевских завалы разбирали, бревна таскали, глину для новых стен месили. Работа была тяжкая, подневольная, но то была справедливая отплата — восстанавливать то, что сами разрушили. А главное, киевляне, видя, что город не оставлен на разорение, что Великий князь радеет о его возрождении, сами взялись за дело с рвением немалым. Строились избы новые, чинились старые, улицы расчищались.

Но Степан думал не только о жилье да стенах. На берегу Днепра, ниже по течению от города, уже стучали топоры — закладывалась верфь. Пока малая, но начало было положено. Я велел строить струги — легкие, ходкие суда речные, способные нести десяток-другой воинов с оружьем. Такие лодьи были крайне необходимы — для дозора по Днепру, для быстрой переброски малых отрядов, для связи меж городами.

А дороги… Ох, дороги! Это была одна из главных моих забот. Степан, получив мой указ связать все земли воедино, принялся за дело с усердием. Шла работа тяжко, неспешно. Леса стояли стеной, болота топили гати, реки требовали мостов.

Людей не хватало!

Первые километры новых дорог — широких, ухоженных, с канавами по обочинам — уже протянулись от Киева на закат, к Турову. Да, это были лишь первые шаги. Купцы, что везли товар по тем новым участкам, не могли нарадоваться — не трястись по тропам лесным, не вязнуть по ступицу в грязи! И главное, дороги эти были явным знаком моей власти. Показывали они всем — и своим, и чужим — что Великий князь пришел всерьез и надолго, что он не только воюет, но и строит.

Не отставали и оружейники. Из Переяславца, Ростова и Новгорода шли доклады: производство самострелов расширяется. Сотня за сотней новые, улучшенные арбалеты поступали в войско. Да, это был еще небольшой ручеек против того, сколько требовалось для всей рати, но уже не капля. Мощное, дальнобойное оружье, что не раз помогало нам, становилось все более доступным.

Илья Муромец, старый богатырь, также не сидел сложа руки. После того урока на учебном поле усобицы и раздоры между воинами пошли на убыль. Не исчезли, разумеется, — старые обиды так просто не проходят, — но стали реже, и зачинщики теперь знали: пощады не будет. Илья изнурял их тренировками. Ученья шли от зари до зари. Учил их ходить строем, единой стеной щитов. Учил лучников и самострельщиков прикрывать пехоту, а пехоту — стрелков беречь. Учил разные отряды поддерживать друг друга — новгородцам с ростовцами, с галичанами. Продвигалось это с трудом. Все еще смотрели они друг на друга враждебно, говорили на разных говорах, боевые навыки и привычки имели разные. Но что-то неуловимо менялось. В их движениях лад появился, которого прежде не было.

Илья доносил мне кратко, без лишних слов: «Учимся, княже. Враждуют меньше, слушаются лучше. Еще не соколы, но уж и не слепцы». Я понимал, чего стоили ему эти слова. Старый воевода зря слов не говорил. Значит, дело налаживалось. Медленно, со скрипом, но рождалась та самая рать Руси, о которой я грезил.

И вот на фоне этих, в общем, благоприятных вестей прискакал запыханный гонец от Ратибора. Выражение лица гонца было тревожным.

— Что случилось? — спросил я.

Гонец протянул мне берестяную грамоту, перевязанную ниткой. Рука Ратибора, твердая, уверенная. Я быстро пробежал строки. Чем дальше читал, тем темнее становилось лицо мое.

Ратибор сообщал, что во Владимире да окрестных весях вновь подняли голову латинские проповедники. Те самые, что и прежде сеяли смуту, нашептывая Рогволоду о короне из рук императора Оттона. Теперь они действовали дерзче. Не таясь, ходили по торжкам да погостам, вели речи о «вере истинной», о «благословении папы Римского», которое якобы несет им Оттон. Но главное — они открыто призывали народ не повиноваться мне, Великому князю Антону. Звали меня «язычником», «захватчиком», «слугой сил темных». Говорили, что власть моя — не от Бога, что деньги мои новые — от лукавого, что законы мои ведут Русь к погибели. И слова их находили отклик! Особенно среди тех бояр, что власть утратили с моим приходом.

Тишина на западной границе оказалась обманчивой! Не успели чернила на присяге Рогволодовой высохнуть, как снова начало распространяться это пагубное влияние. И влияние это было, пожалуй, опаснее открытого вражеского нашествия. Меч можно отбить мечом. А как воевать со словом, что в души проникает, сеет смуту да ненависть? Как бороться с верой, когда твоя собственная вера — сплав сложный из обычаев старых языческих, обрывков христианства, которые еще княгиня Ольга принесла? Оттон и Ромеи ведут против меня войну со всех сторон — не только мечом да кознями, но и словом. Пытались они поставить меня в безвыходное положение, отрезать от мира, выставить диким варваром, грозящим миру устроенному — будь то мир Царьграда иль мир Рима. И на сей вызов надобно было ответ держать.

Игра стала значительно сложнее. Это уже не просто борьба за землю, за власть, за дань. Это борьба за умы. За души. И Оттон, и византийцы — эти два столпа христианского мира, вечно враждующие друг с другом, — похоже, сошлись в одном: независимая, сильная, языческая Русь была для них костью в горле. Слишком опасный пример соседям. Слишком привлекательная добыча, которую хочется проглотить или хотя бы ослабить, стравив меж собой. И оба они, не сговариваясь,