Сингулярность Смерти - Vinnipukhovich

не спавший. Он смотрел в потолок, в который светился слабый огонёк от пожарных ламп, и чувствовал, как в его голове накапливаются тысячи мыслей. С каждым днём они становились всё тяжелее. Он чувствовал, как его собственные эмоции начинают исчезать, как смерть, боль и потеря сжирают все его чувства. Они уже не чувствовали, как это — быть живыми.

Зоя сидела рядом, всё так же молча. Она не сказала ни слова, но его присутствие было с ней. Точно так же, как и её присутствие было с ним. Но в её глазах он видел то, чего боялся больше всего — пустоту. Он понимал, что, возможно, она больше не сможет вернуть свою душу. Как и все остальные.

— Мы живем или выживаем? — сказал он, тихо, но его слова были чёткими и точными.

Зоя не ответила сразу, но потом посмотрела на него. Её взгляд был неподвижным, как камень.

— Мы живем, Глитч, — ответила она. — Мы живем потому, что всё, что у нас осталось, это выбор.

Он молчал, чувствуя, как тяжесть её слов ложится на его плечи. Он был готов идти до конца, готов бороться, но мысли о том, что они не смогут вернуться, становились всё сильнее. Война уничтожала их не только физически, но и внутренне.

Глитч чувствовал, как вокруг него всё разрывается — не только из-за реальной войны, но и из-за того, что происходило внутри его души. Он знал, что этот мир — его новый дом, и он будет в нем сражаться, как и все остальные. Но как можно понять, что ты живешь, когда каждый день — это всего лишь шаг по пыльной земле, оставляющей следы в твоей памяти и теле, а не в душе?

День-ночь-день-ночь — мы идем по Африке,

День-ночь-день-ночь — все по той же Африке

Зоя была рядом, с её взглядом, полным усталости и решимости. Он видел, как её глаза каждое утро тускнеют всё больше, а каждый шаг становился тяжёлым, но всё равно они двигались вперёд. Пыль под ногтями, в глазах, в их глазах. Каждая минута была обвита этим зловещим хороводом, и каждый шаг ощущался как пульс не только их тела, но и всей войны. (Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!) Каждый шаг — это ещё одна потеря, ещё одна воронка, которая поглощает их.

Отпуска нет на войне!

Зоя хмурилась, оглядывая разрушенные здания, разоренные улицы. Она не говорила, но было видно, как она сдерживает что-то — эмоции, желание забыть, потерять себя. В её глазах была пустота, а слова часто не выходили из её уст. Но они все знали, что отпуск — это не для них. Отпуска не было. Зоя поднимала голову, пыталась сконцентрироваться. Глитч хотел подойти, но чувствовал, что его слова будут пустыми.

Восемь-шесть-двенадцать-пять — двадцать миль на этот раз,

Три-двенадцать-двадцать два — восемнадцать миль вчера.

Каждый день был таким же. Бесконечный, как этот стих, повторяющийся и вызывающий головную боль от своей безысходности. Глитч отчётливо слышал, как ритм шагов его солдат звучит в голове. С каждым из этих шагов он всё больше ощущал, как его тело и его душа становятся частью этой безумной машины войны.

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!) Это не было просто звуком. Это было эхом их уязвимости, их слабости.

Отпуска нет на войне!

Как будто все они были обречены идти в эту бесконечную ночь, надеясь, что хотя бы этот шаг будет последним. Но как только они переступали ещё одну воронку, появлялась новая. И так снова и снова. Война не позволяла им расслабиться. Война была кругом.

Брось-брось-брось-брось — видеть то, что впереди.

Глитч пытался вырваться из этих мыслей, но они не оставляли его. Всё, что он видел, это лица солдат, что с ним в одном окопе, и их глаза. Все они были мертвыми. Никто не знал, что ждет впереди. Кто-то из них, возможно, ещё надеялся на победу. Но Глитч понял, что для них всех всё уже кончено. Это не был вопрос «когда». Это было «как».

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!) Внешний мир исчез, и осталась только эта пыль. От неё не скрыться. От неё не спрятаться.

Все-все-все-все — от неё сойдут с ума,

И отпуска нет на войне!

Глитч чувствовал это в себе. Он начинал сходить с ума. Страх, который жёг его изнутри, постоянно толкал его к краю. Он начал забывать, что такое быть живым. Ему казалось, что весь мир стал пустым. Он видел Зою, и его сердце сжалось. Она тоже была как он — потерянной в этом безумии. Он хотел сказать ей что-то, утешить, но сам нуждался в утешении.

Но в этом мире, где каждый день был похож на последний, не было места для утешений.

Ты-ты-ты-ты — пробуй думать о другом,

Бог-мой-дай-сил — обезуметь не совсем!

Это стало их манерой. Они пробовали думать о чём-то другом, о чём-то далеким, о том, что было до войны. И всё-таки война забирала всё. В каждом шаге был только этот ритм: день-ночь, день-ночь. Не было ни того, что можно было бы назвать домом, ни того, что можно было бы назвать смыслом. И Глитч понимал, что даже если они выживут, этот мир уже не будет прежним.

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Пыль стояла в их горле, забивала лёгкие. Она была частью них. Это был их последний след. Они оставляли её везде. И никогда не возвращались домой.

И отпуска нет на войне!

Глитч сидел среди этой грязи и разрухи, ощущая, как его тело буквально сжимаются от напряжения. Он пытался вспомнить, что чувствовал, когда был на «другой стороне» войны. Но не мог. Теперь он был частью этой сущности — нескончаемой войны, которая не оставляла времени на раздумья.

Счет-счет-счет-счет — пулям в кушаке веди,

Чуть-сон-взял-верх — задние тебя сомнут.

С каждым шагом и каждым выстрелом, Глитч становился всё более холодным и расчетливым. Все вокруг него начали разрушаться. И он знал — они будут идти, пока не станут частью пыли.

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Единственное, что было важно — это выжить. Война сжигала людей, она сжигала сердца, уничтожала души. И если ты не исчезал в её пламени, ты становился тем, кого никогда не знали. Всё, что он мог теперь делать — это идти, шагая в пыль.

Отпуска нет на войне!

Брось-брось-брось-брось — видеть то, что впереди

Глитч почувствовал, как напряжение, сковывающее его тело, немного отпускает,