За Бессмертного замолвите слово - Акулина Окаянная

— Так кто же будет первым хвастать нам? — напомнил Чёрт о главном. — А чем меня порадует сынок? Давай-ка расскажи гостям, как время в Яви проводил?

Мира с интересом посмотрела на молодого паренька, что за столом привстал, по пояс являясь человеком, как и другие черти. Он был смущён, и на его щеках румянец явственно сиял. Отцу он молча поклонился, обратно сел и даже на расстояние всем видно было, как руки у него дрожат. Он над братиною своей принялся шептать какое-то заклятье. Мира смотрела на него и не сразу приметила, как из тумана стали проявляться неясные виденья.

…Широкие воды большого Дуная ретиво бегут, не видно им края. Без единой волны гладь на солнце блестит, но видно в глубинах, что быстр и силен их скрытый поток. Воздух дрожит под лучами светила. Жаркое лето. На берегу великой реки раскинулся город большой. Там, на окраине, с пирса мальчишки ныряли. Они смеялись. Им хорошо, не мучило пекло. В очередной раз разбежавшись, трое нырнули. Через время над водой появилось лишь две головы. Мальчишек было так много, что не заметили пропажу ту сразу.

И только тем, кто сидел за столом, туман показал, что под скрытой водой проплывало бревно, о которое головою ударился тот, кто пропал. Безвольное тело поток подхватил и вглубь потянул. Все меньше в толщу воды проникали солнца лучи, изо рта вырывались последние пузырьки, сверкая, вверх устремляясь. Мальчишка был так спокоен, словно спал на кровати, не ведая, что вскоре на веки заснёт.

Но вот грудь его сзади две руки обхватили. Покрыты те руки плотным ворсом волос, а ногти, что когти, черны. Тело мальчишки вверх потянули. В стороне, вниз по теченью, в дали от веселья над водой показались уж две головы: мальчишка, всё также находясь без сознанья, и чёрт с добродушным лицом…

… — Разрази тебя Перун! — вскричал Чёрт и кубок из золота в сына швырнул.

Парнишка юркнул под стол. Чёрт продолжал бесноваться:

— Что же такое?! Как тебе объяснять? Людей не стоит спасать. Лўна, ну что с нашим сыном? Тут чьё воспитанье сработало так? — вопросил он у жены.

В его полностью красных глазах слёзы блестели.

— Остынь, радость моя, — ответила Лўна ему. — Чертополох, поди прочь! — приказала она сыну: — Ты позоришь отца.

Паренёк поспешно кинулся прочь, копытцами по полу стуча и помахивая кистью на тонком хвосте.

Мире стало искренне жалко юного чёртика. Получалось, отец был недоволен им за помощь людям.

Пока Чёрт продолжал драматично причитать, вздыхать и охать, из-за стола поднялся тот, тощий, страшный и белесый. Чёрту поклонился, обратно сел, и принялся над братиною своею шептать. Из тумана стали проявляться очертанье незнакомой ей деревни.

…Домов немного, где-то двадцать. Вокруг густое разнолесье. Среди деревьев узкая тропинка, слегка заросшая осокой, вела к погосту. На одном из холмиков могильного кургана, слезами заливаясь, девушка рыдала. Сменялся день. За летом приходила осень, затем зима… Но каждый день она туда ходила. По весне несла букетик полевых цветов, в дни холода — кусочек каравая. И громогласно каркала ворона в ветвях осины, обедню предвкушая.

Виденье вдруг сменилось. Изба. Довольно захудало всё внутри. Скамьи и стол. Их древо от времени уж потемнело, и печь давно не белена стоит. Мужчина с женщиной в летах немолодых, уже на кухне сидя, перешептываются.

— Да что же за напасть такая?! — горестно воскликнула она. — Самим есть нечего, а дочь знай, всё тащит на погост. Уж поговорил бы с ней отец построже. Наказал да запретил.

Мужчина тяжело вздохнул, как будто грузом тяжким давили прожитые годы:

— К кому она шастает-то? Никто из рода нашего там не лежит. У нас в семье лишь ты и я. Единственная нам отрада — дочь Любава.

— Давно Любаве замужем ходить. Если бы всех молодых не унесла проклятая война, — осерчала баба. — Ты Митрофановну-то помнишь?

— Ну, помню. Померла вроде как она.

— Увяла в считанные дни, как сына схоронила. А как сыночка хоронила, помнишь? Ведь на погосте тела нет. Его соратник лишь рубаху всю в крови засохшей передал. Её она и схоронила.

— И что с того?

— А то! При жизни сын её красавец редкий был. И непонятно же, в кого таким он уродился. Узкое бледное лицо, тонкие черты, что могли бы и девицу украсить, красивые голубоглазые глаза…

— О чем толкуешь, мать? Любава наша тогда совсем девчонкою была! — воскликнул мужичок.

— Ничего ты не понимаешь в девичьих грёзах, — рукой она махнула: — Должно, дочурка наша на него заглядывалась и мечтала. Вот и оплакивает, будто он был её жених.

Тут двери отворились, и в избу девушка шагнула. Спиной на стену оперлась, с ног валенки стянула, повесила на гвоздь в стене тулуп. Платок из выбеленной шерсти с головы стянула, выпуская на волю девичью косу. Молода. На внешний вид ей лет шестнадцать. Лицом красива, мороз румянцем щечки украшает. А вот глаза лазурной глубины заплаканы, ничем не скроешь.

— Ты где была, Любава? — грозно спросил батька.

— Гуляла, — шмыгнула девица носом.

— Не ври отцу! — он грозно стукнул по столу. — С сегодняшнего дня я запрещаю бегать на погост. Клянусь пред Велесом- кормильцем нашим, коли ослушаешься — выпорю, как сидорову козу!

Глаза Любавы в миг наполнились слезами, губы задрожали:

— Ты ничего не понимаешь, тятя!

— А нечего тут понимать. Как я сказал, так оно и будет.

Любава резко отвернулась и кинулась в свой уголок, поспешно шторину задернув, что отделяла её кровать от остальной избы. Но не укрылись от слуха их, дочурки сдавленные всхлипы.

— Не слишком строго, мать? — обеспокоенно спросил мужик у жёнки, голос приглушив.

— Да главное, чтоб с пользой, — вздохнула та.

… Мира наблюдала за происходящим чуть дыша. Впервые в жизни столкнувшись со столь сильным колдовством, она, казалось, позабыла обо всем, боясь хоть что-то из увиденного упустить. А в это время в картинках, что являл туман, стемнело всё и ночь там опустилась…

Темно. Не разглядеть не зги. Никак всё таже видится изба. Вот мать с отцом Любавы за печью спят. А за шториной девицы неспокойно и вроде как свеча горит — дорогое удовольствие для бедноты. Слышна какая-то возня то тихий приглушенные смех, а следом с трудом удерживаемый стон. От такого отец проснулся, сел и оглянулся. Осознав наполняющие избу звуки, с постели в миг он соскочил, одетый в одну лишь домотканую рубаху по колено. И к дочери он поспешил. Ворвался к ней, порывисто отдернув штору, едва свечу не уронив.

Сидит Любава на кровати