Русь - Виталий Манческо

Он заварил чая, принял душ, забросил одежду в корзину для грязного, переоделся в домашнее, налил чашку теплого чая, отрезал кусочек имбирного корешка и уселся на мягкий диван. В отсутствие хозяина дома, жизнь куда-то ушла из квартиры, однако даже сейчас, когда он вернулся, все было каким-то чуждым ему, каждый окружающий предмет, будь-то мебель, посуда, книги иль даже причудливые фигурки декора, сейчас казались ему посторонними, лишенными жизни, вовсе чужими. Взгляд его упал на кресло стоящее справа, но он совершенно не помнил как оно здесь оказалось, та же история была и с комодом, и с журнальным столиком перед ним, с шкафчиком в дальнем левом углу, с вазой стоящей на нем, с одиноким стулом, с часами висящими над этим стулом, с флаконом туалетной воды, с зеркалом, да почти каждый предмет стерся из истории его памяти, куда-то бесследно исчез, покинул ушедшее время, словно до сего момента ничего здесь и не было вовсе. Он даже не смог вспомнить как вешал книжную полку, которая висела прямо напротив него и от которой он не мог отвести взора уже как минуту: «Вроде как недавно её покупал и сам её вешал, но когда было это „недавно“, когда?..» Взор его скользнул на книги, стоящие в три шеренги, две из них были стройные, а та что была посредине, напоминала покосившийся деревянный забор; он постарался оживить в памяти репертуар свой библиотеки, но в сознании всплыли лишь имена да фамилии авторов, да и то как-то мято, вразброс, отдельно друг от друга. Все вокруг стояло на своих местах и в то же самое время не должно было здесь находиться, окружающий интерьер был подобен двум, совершенно разным, носкам (белому и черному), которые комфортно сидят на ноге, до той самой поры, пока не обнаруживается их расовое расхождение.

Он сделал глоток чая: тот был уже еле теплый. На деревянном журнальном столике, прямо пред ним, под тонким слоем пыли, лежала толстенная книга в твердом переплете с золотистой тесьмой, которая впрочем, давно уже как истерлась; он взял её в руки, закладка была почти что в конце, там же была пару загнутых страниц. Открыв произведение почившего классика, он попал на середину главы и не пытаясь припомнить предшествующего сюжета, сразу окунулся в мир слов, предложений, абзацев, страстей, размышлений, идей… Страница переворачивалась за страницей, чашка с чаем опустела, медленно тикали стрелки часов, а между этими тиками стояла гудящая тишь. Перелистав с десяток страниц, он осознал что совсем не помнит прочтенного, строки, сюжет, мысли героя, все было где-то в стороне от него, будто он и не читал совсем ничего; он вернулся обратно, на то самое место, где были загнуты страницы и начал сначала: слово за словом, предложение за предложением, страница за страницей и так вновь десяток страниц. Одна пустота, ничего не отложилось внутри, ничего не осталось в памяти. Он вернулся обратно и перечитал все по кругу, в третий раз. И вновь пустота. Книга легла на то самое место, прям в тоже самое пыльное окошко, миллиметр в миллиметр где лежала до этого.

Голова его легла на подлокотник дивана, скрещенные руки опустились на грудь, открытые глаза уткнулись в потолок, веки налились тяжестью, медленно затворились, стали мелькать картинки последних нескольких дней, тепло растеклось по телу и восприятие его поплыло по витиеватому ручейку подсознания: «Узкая тропинка тянется куда-то в гору, далеко-далеко вперед, туда где нет горизонта, туда где отсутствует тьма, она стремится в то самое место, откуда исходят лучи теплого согревающего света; они совсем уж ни на что не похожи, но кажутся какими-то до боли знакомыми, родными и столь притягательными, что хочется быстрее добраться до сего источника, стать в самом центре, окунуться в бесконечный поток; однако вопреки стремлению дотянуться до него не выходит, время медленно растягивается, а цель так и остается стоять впереди, маня в свое лоно лучами теплого согревающего света. Под ногами зеленый луг, вокруг яркий свет, позади остался туман, а впереди неизвестность, она темна и притягательна. Медленно, совсем незаметно, лучи яркого света начинают блекнуть и стоит оглянуться назад, как они уже позади окутанные серым туманом забвения. Совсем неприметно зеленая травка сменилась на массивные глыбы со строгими прямыми углами, которые неторопливо ползут далее, вниз с горы, в темноту сквозь которую прорезается тонкий поток света и луч этот тянется вперед, стремится прикоснутся ко мне, потом молниеносно моргает и вновь светит, и поток сей уже ослепительней прежнего. Время течет быстрее, за спиной слышны его тяжелые поступи, удары его сердца, тиканье стрелки часов и с каждым пройденным шагом дыхание его становиться ближе, его мрачная тень возноситься на до мной, нагнетает облака готовые вот-вот разразиться грозой. Серый туман поглощает гранитные ступени и стоит опустить взгляд вниз, как под ногами оказываются ступеньки с металла; узкая лесенка круто сползает вниз, поскрипывает, а луч света впереди ели светит, пока не оборачивается маленькой точкой, которую совсем уж тяжело разглядеть. Темнота, сырость, ржавая лестница, жуткий леденящий скрип… Вечность».

Когда Данила открыл глаза, то перед ним был белый потолок с застывшей тенью от люстры, а он лежал на диване, у себя дома, в гостиной, рядом стоял припорошенный пылью журнальный столик, на котором стояла пустая чашка на блюдце, а подле лежала толстая книга в красном переплете с золотистой тесьмой. В двери настойчиво звонили.

Протерев лицо ладонями как бы умывшись, не найдя одного комнатного тапка, босиком, он пошел отворять настойчивым гостям. На пороге стояла она – Лилит. «Записка… Это же она оставила мне послание, не прочти я его, сделай шаг вперед, всего один только шаг, так на меня прямо бы и свалилось тело… Майк, но как, как… откуда она все это знала?» -промелькнуло у него в голове. Девушка коротко улыбнулась, будто все его мысли были хорошо ей известны. Ещё с пол-минуты он смотрел ей в глаза, пока не опомнился, после весь встрепенулся, неловко улыбнулся и пригласил её пройти внутрь. Вина дома не было, не было дома и текилы, от чая девушка отказалась и он поставил на плиту турку с кофе. Возможно стоило спросить о записке, о том как она оказалась у него в кармане, о её содержимом, узнать куда она пропала из того бара, из душных сырых катакомб, но он ни о чем этом не спрашивал, просто молча смотрел ей в глаза, словно старой супруге с которой он прожил всю жизнь и которая понимала его без единого слова, просто по взгляду. В абсолютной тиши они просидели пока не сварился кофе, а когда он сварился, он разлил его по чашкам и в таком же безмолвии, просто любуясь друг-другом, на том самом диване на котором он только проснулся, их тела сблизились, губы слились в поцелуе, они стали жадно срывать одежду друг с друга, его руки крепко сжали её теплые бедра, а её острые когти страстно врезались ему в спину. Вожделение возрастало с каждой секундой, с каждым томным вздохом, с каждым неуклюжим движением и спустя всего лишь минут все кончилось. Они выпили кофе, её голова легла ему на грудь, ветвистые локоны обласкали живот и не укрываясь никаким покрывалом, абсолютно нагие, в обнимку, они вместе уснули.

Когда он продрал глаза, за окном было утро, светило солнце, его лучи проникали сквозь шторы, где-то на улице пели птицы и мелодия эта приятно ласкала слух, вместо назойливого звона будильника, а впереди, всего в двух шагах от него, размытая словно краска на холсте Моне, подобно пустынному миражу средь бесконечных барханов, обнаженная фигура девушки одевала одежду. Он хотел ей что-то сказать, но вместо слов получилось только зевнуть, слипающиеся глаза закрылись и он вновь погрузился в царство безбрежного сна: «Узкая лестница закручиваясь в кривой спирали спускается куда-то