Барин из провинции - Дмитрий Валерьевич Иванов

— Ольга — чудо как хороша, да и приданое за ней дают отнюдь недурное, — заметил я как бы между прочим. — Слышал, батюшка её обещал полторы тысячи серебром.

Ольга, признаться, сама мне этим похвасталась ночью. Ведь интерес её ко мне — вовсе не меркантильный, а самый обычный, женский.

Тимоха, разумеется, понял мою хитрость и, одобрительно сверкнув улыбкой, тут же исчез. Чем он там, шельма, занимается? А ведь вечером сапоги барину снять было некому!

Узкие они, проклятые, — такова нынче мода. Еле стянул. И то не сразу… После первого футляра Ольга сама настояла, а раньше, видимо, и ей было не до того.

А вот эти женские юбки… вернее, их пышность и бесчисленные слои — вот уж настоящая пытка! Но ничего. Трудности юношей, как известно, закаляют. Хе-хе.

Окинул зал взглядом. Некоторые из проснувшихся, человек семь, если не ошибся в счёте, уже вновь приложились к чаркам. Видно, придерживаются принципа: выпил с утра — весь день свободен. Я же решил дождаться хозяина: проститься по‑человечески, поблагодарить за гостеприимство — и домой. И так на душе тревожно: а ну как Сёма с печкой чего натворил? Совсем ведь неопытный.

В ожидании брожу по залам: заглянул в соседнее крыло, потом и на кухню. Прислуга встречает меня взглядами недовольными, но не мешает знакомиться, так сказать, с их бытом.

Вернувшись в залу, застал мою нынешнюю пассию — и, быть может, будущую супругу корнета Славского — в весьма занятном времяпрепровождении. Ольга с явным удовольствием перечисляла окружавшим её гостям всё, что даёт за ней отец. Начало я пропустил, но конец монолога уловил:

— Часть дома: три комнаты, да вход отдельный. Садик общий — на две семьи. В комнатах приличествующие мебелЯ: кровать, сундуки, зеркало, комод, стол, несколько стульев. Сервиз фаянсовый из Гжеля — на двенадцать персон, меховая шубка…

Я только крякнул про себя. Неплохой, надо признать, набор.

— Барин, ты присмотрись, присмотрись, — раздался за спиной шёпот Тимохи.

Подкалывает, шельмец. А может, и нет: приданое, в самом деле, весьма и весьма достойное.

Судя по всему, так считал не только я: к хвастливым речам Ольги прислушивалась ещё парочка гусаров — явно прикидывали свои шансы. Выходит, конкурентов у Петра может прибавиться и без моего участия.

Тем более, что Ольга — единственная дочь, а батюшка её, по слухам, серьёзно болен. Настолько, что вынужден был оставить службу. Где, к слову, наверняка успел нахапать взяток на всё это богатство.

— Сам разберусь. Ступай, запрягай карету, — недовольно буркнул я.

— Да она уж давно готова. Ехать надо, а то этот малохольный Евстигней доверия мне не внушает: печку сам ни разу не топил, белоручка! — в унисон моим мыслям ответил Тимоха. — А вон и барон глаза продрал, — добавил он, кивая в сторону.

— Тише ты, услышит, — одёрнул я. — Хлебосольный дядя, всё же. Заезжать к нему иногда надобно. Пистолет, вон, подарил…

— Да что тот пистолет! — фыркнул Тимоха. — Баят, такие в Штатах всего за четыре бакса продают.

— И сколько ж нынче бакс стоит? — интересуюсь я.

— А шут его знает! — пожал плечами Тимоха. — Но, говорят, серебра в нём раза в полтора больше, чем в нашем рубле. Вот и считай, сколько тебе отвалили. Не так уж и много… На вчерашний фейерверк он, между прочим, три с половиной сотни угрохал. А еда и прочее? Нет, богат он! Но — самодур. Сегодня любит, завтра наоборот. И не знаешь, что хуже.

— Вон идёт к нам, — добавил конюх шёпотом. — Сейчас станет уговаривать остаться.

— Фейерверк ещё вчера был? А я‑то гадал, что это завывает на улице, — удивился я.

— Ага, запускали уже ночью, — подтвердил Тимоха. — Почти все спали, но барон, человек серьёзный: уж если решил устроить зрелище — непременно устроит.

— Нет, и не просите, любезный Венедикт Олегович, — вежливо, но твёрдо отказался я, когда Мишин, как и ожидалось, попытался уговорить меня остаться ещё на денёк-другой.

Будь в этом теле прежний Лешёнька, он, возможно, и поддался бы уговорам. Но нынешний я сумел выкрутиться: нашёл с пяток уважительных отговорок и уехал, не испортив отношений. Всё-таки не впервой мне вести переговоры — кое-какие навыки с прежней жизни сохранились.

— Куда ж ты так гонишь? — кричу я кучеру, приоткрыв окошко.

— Да встреча у меня нынче… с одним типом из Армении, — невозмутимо отвечает Тимоха.

— Или, может, с одной? — подкалываю я, дивясь наглости своего крепостного.

— Не, барин, для тебя же хлопочу… Дай двенадцать рублей — куплю специй хороших!

— Серебром не дам, — отзываюсь я. — А червонец ассигнациями, пожалуй, возьми. Где лежит, знаешь.

Деньги, и свои, и чужие, я при себе не держу. Сделали мы с Тимохой тайничок — не в доме, а на улице. Мало ли что: сгорит, к примеру, домик, а деньги целёхонькими останутся.

К счастью, подъехав на Никольскую, никаких следов пожара я не увидел. И то радость. Ворота оказались закрыты — тоже к лучшему; и калитка на засове, так что пришлось постучать. Дома, значит, Сёма — точно.

— А… это вы уже вернулись, — выглянул он, несколько удивлённый. — Быстро. Что, барону не по нраву пришлись?

— Да нет, всё отлично. Наоборот, вон, даже подарком одарил, — ответил я, с гордостью продемонстрировав «американца».

— Странно, что так рано уехали, — протянул Сёма. — Он ведь гостей любит окружать заботой. Не всех, разумеется, да и долго не балует. Но Петька рассказывал, в прошлом годе засиделся у него аж на десять дён.

— У нас что, гости? — насторожился я, уловив в доме голоса.

— Да, парочка из гусар, — ответил Сёма. — Ты их ведь видел давеча…

— Бухаете? — спросил я скорее риторически, ибо запах сивухи и пьяный гомон говорили сами за себя.

В комнате и впрямь оказались знакомый корнет, ещё один поручик, которого я прежде не встречал, и намалёванная бабища пышных форм — по виду, вероятнее всего, проститутка.

Чёрт возьми… и как их теперь выставить, чтобы без скандала и обид?

— О! А вот и Алексеич! Лёш, давай к нам! Машка, подвинься, — гаркнул корнет, имя которого я, признаться, уже и забыл за ненадобностью.