Барин из провинции - Дмитрий Валерьевич Иванов

предусмотрительно отослал в усадьбу караулить Сёму с Марфой, то, поймав извозчика, еду домой в одиночестве. Громыхая по мостовой, карета качала меня в такт моим вечерним думам.

Опять завтра это собрание клуба любителей словесности… Стихи кое-какие у меня в запасе есть — пара свежих строф про осенние листья и бренность бытия. Но если честно, душа к ним не лежит. И вообще — не вижу особого профита во всей этой поэтической возне. Ну да, знакомства нужные, приличное общество, возможность вхождения в круги. С кем-то выпить, с кем-то за руку поздороваться.

Вот с гусарами, кстати, хорошо вышло — весело, шумно, душевно. Только вот беда: ни один гусарский полк в Москве не квартируется. После коронации разъедутся кто куда.

— Барин, ты, что ли? — раздался знакомый голос Тимохи из-за калитки.

— Ага, я, — устало буркнул я. — Открывай, ноги гудят, будто я не в трактире сидел, а на ярмарке плясал.

— Евстигней Батюшкович с Марфой наверху. Я им не мешаю. Шумят иногда… Ну, ты понимаешь. Ужин тебе не готовил — ты ж с кабака.

— Погоди, — тормознулся я на пороге. — Чего это от тебя табаком разит? Не куришь ведь.

— Так это от Марфы, — честно признался ара. — Она курит, как паровоз. Вот кафтан и пропитался.

— Постой… Ты её, случаем, не того?..

— Ну а чё? — не стал юлить мой безбашенный слуга. — Уплачено ведь до утра. А женщина она нормальная, с фантазией и на ласки отзывчивая. А задница какая крепкая!

— Подхватишь чего-нибудь, — бурчу я недовольно.

— Это… прости, я у тебя последний футляр взял, — смутился Тимоха, почесав затылок. — Надо бы прикупить ещё.

— Ах ты зараза! — фыркнул я. — А я, между прочим, тоже думал молодку навестить.

— Так это можно ж и без… — оживился ара, но я тут же его оборвал:

— Да шучу я, не оголодал пока до такой степени. Показывай лучше, что привёз — специи-хренеции… Деньги на что потратил? Сколько осталось?

— Нет денег, — развёл руками Тимоха. — Всё подчистую потратил. Зато смотри, что взял!

Он метнулся к себе и уже через минуту вернулся с корзинкой, в которой лежали разные свёртки.

— Шафран! Завтра сварганю харчо — пальчики откусишь, барин! Кардамон — в чай его, в кофе тоже пойдет. Гвоздика — обязательно! Убивает всякую нечисть! Сушёные фрукты — на компот. Тмин — в капусту, да и просто на здоровье. Халва кунжутная, грильяж, алыча с грецким орехом… — уже почти пел, а не говорил воодушевленный ара.

Глаза у него блестели, на лице — выражение, сродни религиозному экстазу. «Ой, не конюх он… — подумал я. — Повар как есть».

Из корзинки он выудил ещё и пакетики с травами, с такими названиями, что язык сломаешь.

— Череш, алаязы, хош-гермек, — тараторил он. — Это от живота, это для ума, это для бодрости…

А наутро все мои планы дружно полетели коту под хвост. Меня посетило похмелье! В том, своём старом, теле я, может, и не болел бы особо — организм был закалён банкетными переговорами и тостами за партнёрство. А вот Алексей Алексеевич — ишь, какой неженка!

Поездка в МГУ, разумеется, отменилась. Нечего уважаемый люд пугать своей опухшей физиономией. Хотя, уверен, эти ученые мужи сами бухают — дай боже.

Марфа слиняла с утра, попытавшись выцыганить у меня хоть пятак сверху.

— Ага, щас! В пятак — могу, пятак — нет, — мрачно процедил я, разглядывая помятую проститутку с перекошенной после вчерашних возлияний физиономией.

Вместе со мной её разглядывал и Тимоха, на лице которого впервые за долгое время отразилось нечто похожее на отвращение и запоздалое раскаяние. Видно, самому стыдно стало за общение с этой «жрицей любви».

Страдал, кстати, не я один. Стёпа — тот вообще уже несколько дней подряд бухает со своими друзьями-гусарами, так что у него, считай, полноценная «малая болезнь души». По купеческому уставу за такое даже отпуск полагается. Жаль, не купец он.

Так что, вместо запланированного харчо — сегодня у нас только огуречный рассол да куриный бульончик.

Весь день посвятил припоминанию песен да стихов. Отрывков набралось прилично — даже сам удивился, сколько хлама в голове уместилось. Вспомнил, к примеру, отличное пушкинское:

Я вас любил, любовь ещё, быть может…

Маленькое, да складное. И понятное местной публике. Только вот беда — уверенности, что русский гений его ещё не написал, у меня нет. Пёс его знает, когда он его в этой реальности родит. Я даже слугу своего отправил пройтись по книжным лавкам и купить несколько томиков со стихами великого поэта. Пролистал — нет там стиха. А ну как просто не попал в эти сборники?

А стих отличный. И как его теперь выставлять на заседании клуба? А ну как потом выяснится, что он уже напечатан в каком-нибудь там альманахе «Муза и медуза»? Или наоборот — Пушкина позже обвинят в плагиате! Представляю, что скажут критики: — «Александр Сергеевич, а вы зачем у Алексея Алексеевича стишок позаимствовали⁈» Хе-хе!

Проще и безопаснее брать что-нибудь поновее. Вот, скажем, Блок… или Маяковский. Те вообще ещё даже не родились. Удобненько!

А может, начать печататься под каким-нибудь скромным псевдонимом? Ну, скажем… Алексей Безвременский. Или лучше даже — Алексей А. А., чтоб потом филологи голову ломали, кто это был.

Под вечер, когда я наконец немного ожил, пришла спасённая Авдотья и принесла тот самый обещанный рупь.

— Барин, не серчай, — сказала она, уже собираясь уходить. — Забыла предупредить, как съезжала: погреб-то топит. Мы и не знали уж, что делать…

— Ну, то не ваша вина, — глубокомысленно философствую я. — Силы природы таковы…

Авдотья кивнула и ушла. Но не прошло и пары минут, как снова стук в дверь. Тимоха на кухне кашеварит, поэтому за привратника я.

Открываю… и — ба!

На пороге стоит Лизавета. Нарядная, с платочком на голове и корзинкой в руках. Улыбается, щёки румяные от вечернего ветерка, глаза сияют.

— Насилу нашла! — выдыхает она. — Пока сюда шла — два раза паспорт спрашивали!

— Ну а как ты думала, у нас тут считай самый центр Москвы, — похвастался я, разглядывая девушку.

Корзинка? Ну ладно, допустим: гостинцы для барина, покупки, продукты. К тому же она ведь и не на работе сегодня — работает через день. Но вот что интересно… отчего она