Барин из провинции - Дмитрий Валерьевич Иванов

— Карета, кстати, всё загораживает, — заметила Лизавета, по-хозяйски оглядывая двор. — Слишком громоздкая для вашего закутка… А какие большие окна на втором этаже. В копеечку, небось, обошлись? Рубля четыре оно сейчас за квадратный аршин идёт, ассигнациями. Бемское, конечно, дороже было бы.

Бемское? Может, она имела в виду богемское? Хотя… кто их знает. Я в стёклах не разбираюсь. А ведь и правда — окна здоровущие. Я-то в будущем привык, что большое окно — норма, а не роскошь. А тут, пожалуй, это окно больше, чем у меня в парадной зале в имении. Примерно — полтора на полтора.

Судя по всему, прежние жильцы на одно только остекление спустили рублей пятнадцать, если не двадцать. Хотя, может, и меньше — от качества же зависит. Гм… Хорошо, что я тогда с ними полюбовно разошёлся, не стал в полицию или суд обращаться. Хотя шельмы, конечно, жили на халяву лет десять, как минимум.

— Видно, что без женской руки в доме, — уже с порога отчитывает меня Лизавета. — Грязно, пыльно, посуда не мыта! Тут тоже неряха живёт!

Это она ещё комнаты Тимохи не видела… А и вправду — дома бардачок, признаю. У меня самого: кровать не заправлена, на столе остатки вчерашней трапезы. Свин, как есть, не спорю. И это надо учесть, что на улице уже темнеет, а свечей в комнате пока не зажигали, поэтому виден не весь беспорядок.

— Пойдём, покажу, где жить будете, — говорю я, кивнув в сторону винтовой лестницы.

Поднимаюсь наверх позади гостьи и любуюсь. Ну да, грешен. И как тут не засмотреться — идёт барышня аккуратно, даже изящно, платье чуть тянет за собой. Талия — тонкая, и всё остальное ладно сложено.

Женщины, как известно, такие взгляды мужчин чувствуют кожей. Эта — не исключение. Обернулась через плечо, поймала мой взгляд — и тут же, с лукавой улыбкой, погрозила пальцем. Мол, барин, не шалите.

Ну да, она к мужским знакам внимания привычна, всё-таки в трактире работала. Чего ей робеть?

— Ты, барин, мне симпатичен, не стану скрывать, — сказала она с лёгкой усмешкой. — Видный, обходительный, и собой хорош. Но я, знаете ли, не из тех… Если и буду с мужчиной — то по воле сердца, а не за серебро. На том сразу и договоримся. А вот насчёт работы у тебя… ещё не решила. Сначала посмотрю, где нас с маменькой поселить собираешься.

— Ух ты… А тут-то как не прибрано! — воскликнула Лизавета в комнате Евстигнея. — А это что за господин спит?

— Я не сплю, я болею! — раздался хрип с дивана.

Из-под видавшей виды шали поднялась лохматая голова. Стёпа, помятый, привстал, попытался пригладить непослушные волосы и пробормотал:

— Лёша, ты б хоть предупредил, что гостью ведёшь. Я и не убрался толком…

Выглядел он сейчас далеко не как благородный господин, но Лизавета, как ни странно, признала в нём дворянина.

Оглядев перину, лежащую на полу, небольшой столик, купленный за свои кровные Евстигнеем, ревизорша остановила взгляд на картинах на стене. Маска рачительной и строгой хозяйки на её лице треснула — и передо мной предстала юная девица. Неискушенная, впечатленная, видевшая в своей недолгой жизни не так уж и много.

— Какая красота… — ахнула она и оглянулась на меня и на Стёпу: мол, не ваших ли рук дело, господа?

— Было уже, когда я сюда въехал, — ответил я, досадуя, что забыл выяснить имя художника у Авдотьи. Заходила ведь утром, а я и не спросил. Вот дурак…

— А каково тут зимой жить? — задала Лиза вполне разумный вопрос, окинув взглядом комнату. — Печки-то нет, стены тонкие, как в амбаре…

— Так я завтра, ну или послезавтра, уеду! — обрадованно воскликнул Евстигней, словно вопрос касался исключительно его драгоценной персоны. — Деньги вот получу, и найму квартиру! С удобствами!

На самом деле я уже посоветовался со знающими людьми, и способ решения у меня был.

Сквозь комнату аккурат проходит кирпичная труба — от печи на первом этаже. Значит, можно будет соорудить двухъярусную печь, чтобы верхний этаж тоже грелся. Умельцы есть, дело только в ассигнациях. Да, жаровника нет своего, но внизу-то мы топим… Ну, то есть они с маман будут топить. А если уж совсем худо будет — соорудим буржуйку. Тимоха, если его смотивировать, что-нибудь изобразит. Ну или хоть железо раздобудет.

Но этого мало. Надо утеплять стены. Лучше войлоком — он недорог. Но тогда не будет видно красоты на стенах! И окно это здоровое… Стекло хоть и не сильно тонкое, но холод сквозь него проникает. Его тоже заклеить наглухо придётся.

В общем, зимой эта надстройка потеряет весь свой лоск и шарм. Будет темно, как у негра… в известном месте. Зато жить можно. Тем более не мне, а служанке с мамой.

Буржуйку, если честно, ставить не хочется — боюсь пожара. Есть полевые печки, их теперь «грубками» зовут. Ещё с Отечественной войны пошли, даже разборные есть. В продаже навалом: весит такая килограмм пятьдесят, стоит десятку серебром — потяну.

Голландку, конечно, хорошо бы — кафельную, как у Мишина во дворце. Но ставить такую — дорого. Есть в продаже и дешёвые жаровни — переносные тазы или ящики с горячими углями.

А вот с крышей я ещё не разбирался. Потери тепла там будут наверняка — чердака-то нет. Лезть самому неохота, найму кого-нибудь.

— Жалко такую красоту закрывать, — вздохнула Лизавета, выслушав мои планы. — Но правда ваша, иначе ведь никак. У нас с мамой в нынешней комнате тоже печи нет. Думали-думали, как жить, решили — будем спать одетыми. Так что если тут сделаете, как хотите — я согласна.

— Пятнадцать рублей жалованье. Маме платить пока не буду, — обозначаю условия сразу, чтоб без обид потом. — Когда готовы приехать?

— Через неделю, — прикинула она. — У нас как раз аренда закончится, а хозяин за это время мне замену найдёт.

Стоит девушка рядом, близко-близко. Стёпа, как будто почувствовав момент, смылся в сортир — уличный домик ему прям приглянулся. Я там, кстати, свечу поставил и газеты разложил — для уюта и размышлений.

От Лизы пахнет лавандой и чем-то домашним, а мягкие выпуклости женского тела так и манят. Я, конечно, не ханжа — плевать мне на мораль, да