Барин из провинции - Дмитрий Валерьевич Иванов

Не желая спугнуть потенциальную служанку (хотя, почему «потенциальную» — ударили же по рукам?), перехожу на нейтральную тему:

— А что в корзине у тебя?

— Рыбник, — оживилась она. — Мама делала, ещё горячий.

— Может, тогда чайку попьём? — предложил я и сам обрадовался этой идее. Похмелье, наконец, отступило и проснулся вполне здоровый аппетит.

— С радостью. Но… Барин, у меня к тебе разговор есть, — девушка вдруг стала серьёзной. — Вчера в трактире, пока ты бегал по нужде, твои гости тебя обсуждали.

— Мишка и Геннадий? — понимающе кивнул я. — Ну и чего там говорили?

Глава 28

— Сказывали, будто бы торговлей заняться надумал… А это, мол, не дворянское дело. Ещё хотели, чтоб ты весь счёт оплатил. Только тот, что корнет, Михаил, вроде как за себя сам решил заплатить. А в целом… ну, не больно ты им приглянулся. Дескать, не служил, пороху не нюхал.

— Ну конечно: не служил — не мужик, — пробормотал я, впитывая в себя информацию.

Да и хрен с ними. Я к ним в родню набиваться не планировал.

— А ещё, — продолжила Лизавета, — господа хотели тебя с какой-то Зи-Зи познакомить. Певичкой вроде бы. Мол, коль при деньгах, то она быстро в оборот возьмёт. «Пущай тратит!» — так один из них и сказал.

— Прелестно, — хмыкнул я. — Всё?

— Не всё, — покачала она головой. — Про свадьбу ещё шептались. Мол, скоро женитесь…

— Чаво⁈ — вырвалось у меня. Даже не «что», а именно простецкое «чаво», как у какого-нибудь лавочника с Охотного Ряда.

— Ой, Алексей Алексеевич, не знаю я… сама толком не поняла. Только уж больно уверенно говорили, что руки чьей-то просить будете. И что не откажут вам. Поручик при этом ухмылялся так… не по-доброму, — Лизавета поёжилась, будто вспомнила нечто неприятное.

— Не откажут… руки просить… — повторил я растерянно. — Ладно, спасибо, что сказала. И за рыбник — спасибо. Вкусный был.

— То не мне, а маменьке благодарствуйте, — оживилась Лиза. — Она у меня мастерица, руки золотые! Возьмёте её поваром — не пожалеете.

— У меня уже есть один поварёнок, — кивнул я в сторону кухни, откуда доносился грохот: Тимоха, судя по звуку, уронил очередное ведро. — Правда, с причудами он… но ничего, справляется.

— Так маменьке ведь много не надобно… — тихо, но с упрямой настойчивостью продолжила девушка. — Пяти рублей было бы вполне доста…

— Иди, Лизавета, — мягко прервал я. — Я подумаю. Всё равно кухарка мне ближайший месяц ни к чему. Уеду я с Тимохой в Кострому — урожай собирать пора…

— Так мы с маменькой тут одни будем? Ой, что-то мне боязно… А ну как кто обидит? Я, признаться, думала…

— Да кто ж вас обидит? Тут улица людная, стража днём стоит, да и ночных сторожей хватает. Чай, не в захолустье живём и не на Хитровке какой.

— Хитровка, знаете ли, ныне район добропорядочный! Ну да ладно, подумаю ещё… — бросила напоследок Лиза и ушла, взмахнув подолом, отчего моему взору предстали изящные щиколотки в зеленых башмачках.

Организм молодого повесы мгновенно отреагировал на такой «разврат». Еле успокоился… но всё равно ночью снились неприличные сны.

А насчет урожая я не шутил: он и вправду требовал внимания. Если я правильно запомнил слова старосты, то мою озимую рожь будут убирать уже через неделю. Пшеницы же у меня немного, и та, видать, только к сентябрю подойдёт.

Чёрт бы побрал этот старый стиль! Всё время путаюсь: то ли прибавлять двенадцать дней, то ли отнимать? Кажется, всё ж прибавлять. Помню ещё из советского детства: революция называлась «октябрьской», а отмечали мы её седьмого ноября. Вот и считай…

В воскресенье, пятнадцатого, решаем с утра отправиться на службу в церковь. Это Стёпа настоял. Он искренне удивлялся, как это мы, дескать, православные люди, а в выходной сидим дома, словно антихристы какие безбожные. Причём идём не в ближайшую церковь Николы Гостунского (в душе не чаю, кто он такой), а в придомовую дворянскую.

— Там прихожанок много, да и церковь хоть и мала, но богата, — шепнул он мне. — Хорошо бы, конечно, в Английский клуб на Тверской попасть… но туда, брат, только членов пускают. А мы пока — не члены.

Тимоха уже было открыл рот — видно, юморок какой припас, — но я ему из-за спины показал кулак. Не по чину крепостному с дворянами шутки шутить.

Мы с Евстигнеем — при полном параде: я во фраке и шляпе, он — с цилиндром на голове. Вещь, как по мне, неудобная, но модная по нынешним временам. Идём по Никольской улице, вымощенной булыжником. Рядом с нами неспешно тянется утренняя толпа: купцы, ремесленники, студенты академии, редкие офицеры.

Позади плетётся мой слуга, одетый хоть и в кафтан попроще, но чистый, по случаю праздника. В одной руке у него — полированная трость, в другой — походная сумка, куда заботливо уложены молитвенник, носовой платок, перчатки и прочая нужная мелочёвка. Удобно, скажу я вам, когда есть кому это всё всучить: и руки свободны, и по сторонам глазеть можно. Нет, всё-таки барину без крепостных — как без рук.

Слева и справа — лавки да дома Китай-города: витрины с сукном всех мастей, медные самовары, поблескивающие на солнце, над входами — вывески типографий да книжных лавок. Возле Печатного двора городовой — паренёк безусый, но уже с саблей и значком, — почтительно козыряет. Не нам одним, конечно, но приятно. В воздухе дурманящий запах свежей сдобы от булочной и чуть заметный дух ладана, тянущийся из ближайшей монастырской церкви. Но нам — не туда.

Вот и конечный пункт нашего пути — усадьба Салтыковых. Привратник на входе услужливо кланяется. Степу, которого тут, видимо, знают, приглашают пройти. Я — с ним, Тимоха — со мной. За воротами — чисто выметенный двор, по которому уже спешат на богослужение другие гости: кто в парадных мундирах, кто в щегольских фраках по последней моде.

Сама церковь, что стоит в глубине усадьбы, невелика, но ухожена и выглядит будто игрушечная. Вся она словно дышит благочестием, а изнутри тянет сладковатыми