Барин из провинции - Дмитрий Валерьевич Иванов

бедра, и всё, что, по-хорошему, должно быть скрыто. Лиф узкий, но с приличным вырезом. Рукава — с небольшими буфами. При каждом шаге ткань платья будто играет, приоткрывая остроносые туфельки из розового атласа, с крошечными бантиками.

Ничего не скажешь, одета девица со вкусом — ни аляповатости, ни излишеств. Всё в тон. Довершает образ простенькая, но изящная золотая цепочка с миниатюрным медальоном на шее.

Чёрт возьми… может, и впрямь жениться?.. А рога? А возможное дитя, которое не от меня?

Давлю в себе разыгравшиеся гормоны и, уже включив разум взрослого, пожившего человека, который повидал в жизни и не таких красавиц, произношу степенно:

— Я, собственно, проститься зашёл — уезжаю в деревню… Урожай, знаете ли, собирать пора, а за мужичьем, сами понимаете, глаз да глаз нужен… Вот, тортик вам принёс. Надеюсь, свидимся. К коронации вернусь непременно, пропустить такое событие не могу. А как вернусь, так с визитом первым делом — к вам! Вы уж извините… дела-с…

В комнате повисла неловкая пауза. Видно, никто тут не ждал такого поворота. Папаня, впрочем, вскоре оживился — ус, вижу, задёргался, глазки хитро заблестели. У Амалий глазки тоже блеснули, но не хитростью, а слезой. Выдавила из себя, или в самом деле расстроена — не важно. Главное — слова:

— Как же так?.. Вы ведь обещали просить моей руки! Я уж и маменьку уговорила, и папеньку…

— Чего⁈ Да папенька твой меня, дворянина, за прислугу держит! Ты ж слышала, как он со мной говорил! — вскипел я.

Тут я уже сдержаться не мог, ибо Амалия, плутовка эдакая, нечаянно проговорилась, что уговорила отца заранее. Сучка крашеная! Хотя почему крашенная? Это наверняка её естественный цвет волос… Красивый, зараза!

— Недоразумение вышло… — бормочет папаша, но его уже никто не слушает.

— Я… я отдала вам всю себя! Чувства, надежды, мечты! А вы? Поиграли и забыли? Как вы могли⁈ Я считала вас человеком тонким, душевным… а вы! — Тут голос девушки сорвался. — Ой… душно мне…

А дальше в ход пошла тяжёлая артиллерия: Амалия ловко ослабила лиф платья, и передо мной предстали куда более откровенные очертания её прелестей, чем принято демонстрировать в приличном обществе. Две упругие, полные девичьи груди — аргумент более чем весомый.

«Они наверняка стоят… Интересно, соски в разные стороны смотрят или нет? Чёрт! Семнадцать умножить на девять, минус сорок… Сорок тысяч обезьян в жопу сунули банан… Не то! Ваза в углу неправильной формы, не цилиндр. Тот, кто лепил, законы геометрии явно не знает… Законы? Третий закон Ньютона? Любое действие вызывает равное противодействие», — пронеслась стайка мыслей в голове, но в итоге правильно решение нашлось. Так-с. Буду на её ложь отвечать равной — притворюсь дурнем. План с якобы влюбленностью в Софию меняем.

— Амалия, свет очей моих! Разве я, провинциальный дворянин, мог осмелиться надеяться на столь блистательный союз? Мы ведь едва пару раз пересекались — и всё в обществе, не наедине… Откуда ж мне было знать о чувствах ваших? А ежели бы и знал… что я, скромный юноша, могу противопоставить вашему блеску? Я, сирота, из глуши костромской, с сомнительным приданым и ещё более сомнительным будущим. Что я из себя представляю? Ни чина, ни славы. Не служил, как батюшка ваш верно заметил, кровь не проливал, знамен не целовал… В деревне своей хвосты коровам крутил да бражничал!

— Не служил, так и что? Где родился, там и сгодился, — проворчал батюшка, на удивление ловко прикрывая брешь в обороне дочери.

— Да что вы такое говорите! — вспыхнула Амалия. — Вы — статный, красивый, умный, вон как складно говорите! А насчёт денег… так папенька за мной даёт двадцать пять тысяч приданого. И жить можем в нашем доме в столице! Столовый сервиз на двенадцать персон, экипаж с гербом, шуба лисья… — Она уже почти пела, перечисляя свои достоинства.

— Шуба? Мне шуба? — недоумённо спросил я.

— Почему вам? Шуба мне, но вам её не надо будет покупать, она уже есть! С моими капиталами вам и ваше хозяйство не нужно будет!

— Деньги не живые, а казенные облигации выкупные, — вставил слово папаня. — Но так даже лучше: четыре процента годовых, да и продать их можно.

«Именные, что ли?» — мелькнула догадка.Деньги нынче в облигациях либо на предъявителя, либо именные. Последние передаются только по официальной переуступке, с передаточной надписью и регистрацией в казённой палате или банке. А имя там, ясное дело, не моё. Следовательно, ничего я с этого не поимею.

Дом в столице? Может, и вовсе и не дом там, а халупа на задворках, в которую ещё вкладываться придётся. И потом — что мне в Петербурге делать? Моё имение не рядом, не присмотришь. Амалии, конечно, хорошо: балы, развлечения, светская суета. А потом, как у Пушкина, рога?

— Алексей! Да вы, похоже, торгуетесь! А вы точно дворянин? — всплеснула руками Амалия.

— Очень благоразумный молодой человек. Я, признаться, меняю своё мнение о нём в лучшую сторону, — гадский папа не затыкался и лез в нашу беседу.

— Амалия, вы ранили меня своими словами! — с демонстративной обидой произнёс я. — Мне нужно всё обдумать. Увидимся осенью… если ваше, столь лестное для меня, расположение сохранится.

— Вы обещали просить руки! — потеряла терпение девушка.

— Вам?

— Жозефине!

— Да с чего бы это? На кой-мне ваша гувернантка? Ну, стильная, не спорю, задница крепкая, но вы — во сто крат лучше! — дурачусь я, изображая невинную растерянность.

— Ха-ха, — заржал Лев Васильевич. — У нас в департаменте по переселению… кстати, я там ныне начальствую… был подобный случай — одному нашему чиновнику гувернантка его детей приглянулась…

— Папа! — рявкнула на родителя Амалия и процедила сквозь зубы уже мне: — Вы ей дали слово, что будете просить моей руки!

Ого. Похоже, припекло по-настоящему. Точно брюхатая. Да пусть своему Свиньину голову морочит!

— Нет, клянусь дворянской честью, такого не было! — произнёс я. — Да, обещал подумать… Впрочем, раз уж приехал, вы могли вообразить, будто бы я согласен.

— Подите вон! — взвизгнула вдруг Амалия, топнув ногой.

— А тортик? — глупо улыбаясь, спросил я и протянул коробку с кондитерским изделием разгневанной фурии.

Ой, зря я это сделал! Нет, конечно, слуги мне потом помогли и умыться, и одежду почистить, но всё равно обидно. Тортом — в морду, как