Барин из провинции - Дмитрий Валерьевич Иванов

Я, впрочем, тоже не в лаптях. Надел лучший сюртук из светлого льна, серую рубашку с вышивкой, шейный платок, плотные брюки, мягкие сапоги. Вместо цилиндра — соломенная шляпа, купленная по дороге. Думаю, конкуренцию выдерживаю.

Время к вечеру, но ничего — как раз в разгар попойки приедем. Имение Мишина находится недалеко от Москвы. В будущем, уверен, точно окажется в черте города.

В карете надеялся устроиться между двумя дамами, но не вышло. Те сели напротив друг друга, посередине. Правда, Ольга оказалась рядом со мной и с Петром, и при каждом ухабе её бедро, скрытое под платьем, прижималось ко мне, заставляя Лёшкину кровь бурлить. Пётр, судя по довольной физиономии, тоже был не против таких волнующих касаний, и дуэлью мне пока не грозит.

«Да что я слушаю крепостного?», — мелькает мысль, но я её отгоняю. Тем не менее, веду себя с Олей сдержанно, без панибратства и пылких комплиментов, в коих, например, Петька большой мастер.

Впрочем, его комплименты явно заучены и выпаливаются моментально. Будто зазубрил, что надо говорить на экзамене и, пока не забыл, быстро сообщает это экзаменатору.

Моя некоторая сдержанность — та самая, о которой Пушкин либо уже написал, либо вот-вот напишет: «Чем меньше женщину мы любим…» — как ни странно, оборачивается мне на пользу. И вот уже Ольга улыбается и заводит со мной беседу. А затем и вовсе переходит на французский, наверное, желая продемонстрировать своё неплохое образование — и, надо признать, делает это весьма недурно.

— А вы, Алексей, имеете ли даму сердца? — мурлычет она, склоняясь ближе.

— А вот у нас на учениях… — безуспешно пытается перетянуть одеяло внимания барышни на себя Петя.

Напротив нас два Владимира развлекают носатую девицу, и их смех иногда заглушает и придаёт интимности нашей с Ольгой беседе.

— Имею, — отвечаю сухо. — И даже намерен просить руки. Но союз наш вряд ли возможен — я не богат и не знатен.

Слышен облегченный вздох Пётра. Ольга это замечает, но, лишь ласково улыбнувшись корнету, наклоняется ко мне ещё ближе и продолжает свои расспросы. Я ей, видно, по душе: дворянин, без строгих родителей, с доходом — пусть и не сказочным. Развести мальчика на подарки хочет? Хотя барышни бывают разными. Некоторые умеют не только принимать комплименты, но и одаривать — вниманием, беседой… а там, глядишь, и чем-то большим.

— Эй, мерзавец! Не дрова везёшь! — кричит поручик сквозь перегородку Тимохе. — Притормози у поворота, нам надо.

Карета останавливается. Господа и дамы нуждаются, так сказать, в коротком отдыхе. Хотя путь недалёк, но в дороге, как известно, всякое случается. Чую, дамам, с их пышными юбками, придётся непросто.

— Сила Сандунов с супругой Елизаветой ещё лет пятнадцать назад открыли свои бани, — между тем рассказывает мне добродушный Владимир Зинько, сосед по лавке и собеседник носатой Мари. — Сам бываю. За полтинник — пар так дадут, что потом три дня кости ломить будет. Самовар поднесут, спину помнут…

Сила — это имя такое, а не физическая величина. Слушаю с интересом. Я вот голову ломал — удобно ли будет человеку моего статуса в эти бани наведаться или нет? Оказывается, и офицеры туда захаживают и наш брат литератор не брезгует.

— Трогай! — кричу Тимохе, когда все опять уселись по своим местам.

— Сейчас налево за лесом и вниз, вниз, — показывает дорогу таксисту другой Владимир — родственник Семы.

Усадьба не возникла внезапно, как чёртик из табакерки — она стала видна ещё издалека. На пригорке, среди колосящейся ржи, возвышался не дом, а — настоящий дворец! Я, высунувшись в окно, разглядывал постройку с живым интересом.

Каменное здание в два этажа раскинулось своими крыльями не меньше, чем на сорок метров. Впереди — парк с ровными аллеями и подстриженными кустами, и мы, наконец, въезжаем на вымощенную камнем площадь перед усадьбой. Навстречу доносится шум: звуки оркестровых инструментов, чьи-то выкрики — явно женские, и даже отдалённые хлопки — то ли петарды, то ли оружейные залпы. Кажется, у меня и впрямь будет возможность пострелять из пистолетов.

Карета выкатилась к фонтану с античной скульптурой. Кто автор этого шедевра — история умалчивает, но зверь в центре подозрительно смахивал на тигрокрыса с греческим профилем, из пасти которого вяло била струйка воды. У подножия этой странной композиции мы и остановились.

Первым из кареты выскочил поручик Брагин — и тут же оказался в медвежьих объятиях чрезвычайно грузного господина в кружевном кафтане и с пёстрым платком на шее. На голове у него красовалась весьма вычурная шляпа. Чисто клоун, имхо. Судя по всему, это и был наш хлебосольный хозяин — барон Мишин собственной персоной.

Знакомимся. На площади перед дворцом настоящий пир: стоят столики, покрытые белоснежными скатертями, туда-сюда снуют нарядные официанты и официантки. Гостей собралось человек двадцать. Почти все, ну кроме пяти дам, — в военной форме и большая часть из них — уже надрались. Судя по всему, компания неполная — кто-то, вероятно, пребывает в доме или за ним, возможно, на стрельбище, откуда, и доносятся хлопки.

Нам наливают штрафную. Тимоху сразу же увели свои — слуги из числа крепостных Мишина.

Сам барон, как вскоре выяснилось, отличался крутым норовом и, по-видимому, не считал нужным обременять себя излишней учтивостью. Только что, к примеру, он с демонстративным раздражением ударил подносившую напитки девицу — ту, что наряжена была в костюм а-ля французский паж.

Обслуга, вся поголовно из его же дворовых, на это не отреагировала никак. Видно, привычные. Вообще все приказы барона, даже откровенно нелепые — вроде как «встать на четвереньки и поквакать», — исполнялись немедля. Гостей это, похоже, забавляло: ржали все. И только внутри меня, вернее, в той части души, что принадлежит Герману Карловичу, росло чувство неловкости и какого-то глубокого неприятия всей этой забавы.

— При Бородине ранен был: в бедро и голень. Полк пришлось оставить — поступил на службу в управу. Теперь вот — департамент за мной, — с самодовольной миной поведал Мишин гостям, которые, судя по их лицам, слышали эту историю уже не в первый раз.

Он действительно прихрамывал. Может, и правда геройствовал когда-то.

Огляделся вокруг. Веселье присутствовало, но какое-то странное, напряжённое. Дудочники выводили что-то уныло-протяжное, а две девочки, лет этак двенадцати на вид, изображали живых скульптур — «ангелочков», стоя на камне. В стороне стояла ещё