С мейсе Райкконен что-то не так - Анна Ледова

– Ну, что-то такое я и раньше подозревал… А интересно тут у тебя, племяшечка, – задумчиво осмотрел моих домашних дядька. И пусть стеснительная Генриетта показалась всего на секунду, а Фрэнки ойкнул и тут же исчез, не успев толком проявиться, но на то Скоропут Всевидящим оком и звался. – Здравствуйте, очаровательные мейсе. Здравствуй, Мора. Давно не виделись…

Либби пряталась за сестрой, перебравшись на её портрет. Но всё равно выглядывала из-за плеча Китти, с любопытством разглядывая гостя и отчего-то порозовев. Скоропут молодцевато подкрутил ус, втянул живот и откашлялся.

– Ладно, поворкуйте тут пока, – вздохнула я и накрыла спящих дедушек скатертью. – А у меня дела ещё есть. Ах, да. Дорогие тётушки, это Скоропут Райкконен, доблестный блюститель порядка и доставала, каких свет не видывал. Дядюшка, это Каталина и Либерия Стефен-Дари, две сварливые пьянчужки… в смысле, возвышенные духом дамы старой закалки. Наслаждайтесь знакомством. А с Морой вы и так уже… М-да. Как-то не подумала. Извини, дядька. Ну, вот так вот вышло.

Исполнив обязательства по взаимному представлению домашних и гостей, я с чистой совестью отправилась наверх.

Дел у меня никаких не было. Разве что можно было обдумать информацию, которую рассказал мне Скоропут о последнем испытании, и ещё раз прикинуть, где бы мне не ошибиться. И проиграть, несмотря на старания маменьки.

Но вместо этого нахлынули воспоминания о доме. Зря я, наверное, так о тётушках. Они добрые, несмотря на сварливость. Им тоже одиноко. В той же степени, что и мне: когда, несмотря на одиночество, они готовы ругаться с роднёй, лишь бы не признавать, до чего нуждаются хотя бы в такой форме общения…

Когда я впервые появилась в особняке Стефен-Дари, всё здесь мне казалось чужим. Мрачный огромный дом, за которым никто не следил больше двадцати лет. Отец был самым младшим в семье, дед и бабушка Стефен-Дари умерли рано, так что он с детства был на попечении старших сестёр. А его отъезд подкосил и их. Китти и Либби ещё при жизни заказали портреты – они же стали посмертными.

Они меня и напугали в первый приезд. Художник постарался на славу – глаза тётушек будто следили за мной, с какого угла я бы на них ни смотрела. В гостиной было развешано порядка пятидесяти портретов, но эти два пугали меня сильнее прочих.

– Ну, чего пялитесь? – храбрясь, выкрикнула я на второй день пребывания в Альмате. – Вы нарисованные, а не живые, я вас не боюсь! Да даже будь вы живые – тоже обо мне заботиться бы не стали…

Они и ожили. Вообще-то живые портреты – очень сложная магия. Колдуны по несколько месяцев копируют характер и память человека на заранее подготовленный холст. Всё равно полностью личность перенести нельзя. Портрет делают при жизни, а сам человек после этого ещё тридцать-сорок лет прожить может. И если не обновлять магию постоянно, то и память у портрета старая будет. В магистрате, например, были портреты выдающихся градоначальников, но совсем простенькие: набор действий, мимика и жесты ограниченные, память сильно укороченная.

Мои же действительно ожили, будто и не умирали. Моими неосторожными словами зацепило ещё этих двух дедушек и левретку на руках у какой-то прабабки. Левретку я сразу надёжно похоронила на чердаке по причине её истошного лая. Дедушки были словно попугайчики – стоило их накрыть, как они послушно засыпали. А вот Китти и Либби пришлось оставить на своих местах, иначе они поднимали такой вой, что соседи просыпались среди ночи, а мне шумиха была ни к чему.

Тем более что на их сторону сразу встал Фрэнки. Не секрет, что в старых домах водятся духи, но они обычно смирные, никак себя не проявляют и хозяевам не мешают. Я не знала, водились ли в моём новом доме таковые – у меня магических способностей, чтобы их разглядеть, не было. Но очередное неосторожное слово явило из небытия Фрэнки.

– Да что это за дом, – ворчала я, знакомясь с родовым гнездом Стефен-Дари. – Развалина! За ним вообще никто не смотрел, что ли? Да чтоб прежнему дворецкому покоя на том свете не было, раз в таком состоянии всё оставил!

Фрэнки, последний дворецкий, к сожалению, как раз уже отбыл на тот свет. И был сильно недоволен возвращением, так как покоя ему там действительно не стало. Он и явился причиной, по которой я сбежала из особняка в первый раз, не прожив в нём и двух недель. Более злопамятного и вредного домоправителя трудно себе представить. Хоть вернулся он призраком, но имел способности к частичному воплощению – по крайней мере, мелкие и лёгкие предметы вроде ложки или письма мог в руках удержать.

Мора, Генриетта и горничный Эдвард появились спустя два с половиной года, когда я вновь вернулась в заброшенный особняк: пришлось съехать с первой съёмной квартиры, и мне временно негде было жить.

Перед Морой было совестливее всего. При жизни она была замечательной кухаркой и держала пекарню близ полицейского участка. Язвительная, немногословная, но неизменное качество её выпечки растапливало сердца, как горячее сливочное масло сахар на её булочках. Мору убил бывший муж. Не стерпел, что однажды та перестала мириться с побоями и ушла от него. На людях всё случилось. Скоропут даже сделать ничего не успел, а мужа-убийцу уже забили камнями постоянные посетители Моры. Может, вмешайся он на пару секунд раньше, самосуд над убийцей не закончился бы второй смертью. Но за эти две секунды задержки Всевидящее око никто не осудил. Мору в городе любили, несмотря на её суровость.

Когда из мертвецкой участка пропал её труп, Скоропут шум поднимать не стал. А мне просто было обидно, что она так рано умерла и такой ужасной смертью. И ещё я не готова была навеки проститься с её ванильно-коричным печеньем. Она всегда клала мне в пакет на три штучки больше, чем я могла себе позволить. Вот и…

Мора, восстав в мёртвом теле и осознав это, разумеется, не обрадовалась. И жить в таком посмертии отказалась наотрез. А я уже ничего не могла исправить. При всём желании. Мора хотела покоя. Я не могла ей его дать. Она не могла умереть, я не могла больше выпустить её из своего дома. Но хотя бы Скоропут теперь знает. Как он решит – так и будет.

– М-да, деточка, наворотила ты тут дел, – неслышно зашёл дядька в мою спальню, будто услышав мои повинные мысли.

– Это не я, они все врут, – привычно буркнула я. – В смысле, оно само.

Дядька только печально покачал