Сирийский рубеж 2 - Михаил Дорин

— Зашли в ущелье. Вокруг одни скалы. А мы как давай работать! Ручка, шажочек, педалька. Ну всё как всегда, короче, — показывал Иннокентий руками и ногами подобие отклонений органов управления.

— Это вот твой командир? — указал на меня сосед Кеши по койке.

Тут Петров и повернулся ко мне.

— Так точно! Вот наш Сан Саныч! Орденоносец уже неоднократно. Мест нет для медалей.

— Иннокентий, хорош меня нахваливать. Я в экипаже не один летаю, так что награды дели на всех.

— А скоро будете один летать, — улыбнулся Кеша, намекая на Ка-50. — Кстати, а вы где так долго были?

Вот это заявочка от Петрова?! Интонация в голосе такая, будто воспитательница тебя отчитала.

— На перевязке был. Несколько осколков достали. И кстати, Кеша, старшим в жопу не заглядывают, согласен?

— Да-да. Слышал, — ответил Петров.

Расположившись, мы попытались с Кешей найти Виктора, чтобы узнать о его состоянии. Нашли мы бортового техника в другой палате. И то не сразу.

Витя спал после операции. Всё же ранение у него было посерьёзнее, чем у меня и Кеши. Доктор нам объяснил, что наш бортовой техник будет в порядке и даже ещё полетит.

— Сан Саныч, ну ты скажи, как у вас с Тосей? — спросил Кеша, когда мы вышли из палаты Виктора.

— С какой целью интересуешься?

— Ну… ты же не просто так долго перевязывался, — подмигнул Иннокентий.

— Конечно же нет. Но я думаю, тебе будет неинтересно, чем мы занимались, — ответил я.

— Очень интересно.

Вот же Кеша любопытный!

— Ну, слушай и записывай. Занимались мы с Тосей рассмотрением наших отношений с точки зрения «мирового духа», для которого больше нет противоположности субъекта и объекта, «сознания» и «предмета», а есть абсолютное тождество мышления и бытия в полной гармонии с собой с целью обретения истинного «Я».

Кеша с минуту пытался сопоставить субъект и объект, но дальше открытого рта у него дело не пошло.

— То есть, вы не переспали? — напрямую спросил он.

— Петров, ты говоришь обидно. Как я, истинный коммунист, в условиях боевых действий могу думать о столь низком поступке?!

— И правда. Сейчас о другом надо думать, — покачал головой Кеша.

Я улыбнулся, похлопав товарища по здоровому плечу, и пошёл с ним в палату.

Три дня в госпитале пролетели как три часа. Конечно, приходилось «шифроваться» от всех во время «перевязок» с Тосей, но это всё издержки. Я уже начинаю понимать, что слишком долго мы с Антониной шли к этой близости. Всё чего-то «недоговаривали», «недопризнавались», «недоцеловались».

В эти три дня койки госпиталя начали заполняться. В основном пулевые ранения и осколочные. Привезли и двух солдат с Хмеймима с ранениями в ногу и руку.

С их слов, аэродром начали периодически обстреливать. Пока всё носило единичный характер, но тенденция не сильно хорошая.

На четвёртый день у нас были посетители — нас проведал Тобольский с экипажем.

— Отлёживаетесь, значит? — подытожил весь наш разговор Олег Игоревич, сидя со мной в палате.

— Грех жаловаться, командир. Хотя, уже бы и пора заканчивать отгулы, — ответил я.

Тобольский кивнул и показал мне на выход из палаты. Хочет о чём-то поговорить.

Мы вышли с ним на улицу и дошли до беседки рядом с госпиталем.

— Как твоё реальное состояние? — спросил Олег Игоревич.

— Хорошее. Всё затягивается. А что случилось?

Комэска закурил, но откровенничать стал не сразу.

— Пока на фронте непонятно что творится. Мятежники до сих пор не выбиты из провинции Идлиб. Обстреливают одноимённый город, и начали уже зариться на военные базы. Об обстрелах Хмеймима слышал?

— Да. Солдаты рассказывали.

— Вот-вот! А у нас ни ангаров, ни укрытий, ни нормальной раскатки техники. Ещё и близко друг к другу стоят. И никто не чешется, — возмущался Тобольский.

Пока что никакой секретной информации мне командир эскадрильи не довёл.

— Кстати, можешь не переживать — вины твоего экипажа в потере вертолёта нет, — улыбнулся Олег Игоревич.

— И на том спасибо! — посмеялся я.

Тобольский рассказал, что было чуть ли не целое разбирательство по разбитому Ми-8. Ощущение такое, что если бы погибли — всех наградили посмертно. А тут живы и не наказаны. Так и живём.

— Но самое главное — наши с тобой «птички» уже в Тифоре. И нам предписано уже начать работу.

Это хорошо! Да и Тифор находится далеко. И арочные укрытия там есть. Так что в вопросе сохранности Ка-50 претензий нет.

— А что с самолётом?

— Через два дня сказали будет. Как он появится на базе, я не знаю.

Пока я смутно себе представляю, какой ещё хотят прислать самолёт нам. Сомневаюсь, что это будет А-50. Его негде ставить просто-напросто.

Но меня больше интересовало — зачем мне это всё рассказал Тобольский.

— Работу уже надо начинать. Нас торопят, Саня.

— Понимаю, но я в госпитале.

Олег Игоревич улыбнулся.

— Не думаю, что это остановит такого мастера, как ты.

С начальником госпиталя долго разговаривать не пришлось. Вопрос решился с помощью бутылки «Арарата», которую он предложил нам вместе и распить. У него сын оказывается учится в Саратовском лётном училище. Так что проблем не возникло.

Но уезжать всё равно не хотелось. Перед самым отъездом я зашёл к Тосе и пригласил выйти на улицу. К счастью, ей ничего не пришлось объяснять. Служба есть служба.

За мной уже приехала «таблетка», которое отвезёт меня к вертолётной площадке. Когда мы вышли на улицу, водитель показал на часы, но я не отреагировал. Думаю, что паренёк всё понял и отвлекать не будет.

— Мне говорили, что на этих новых вертолётах катапультное кресло есть? — спросила Антонина, когда мы с ней шли рядом с окнами операционных.

— Есть. Правда никто ещё не прыгал.

— Главное, что есть. А ты мне можешь кое-что пообещать?

— Смотря что.

— Если… если наступит критическая ситуация, ты прыгнешь. И плевать на эту железяку под названием вертолёт. Прошу тебя.

— Вертолёт — это не железяка. Над ним люди работали.

— Да, знаю. Так ты мне обещаешь?

Я смотрел в голубые глаза Антонины, которая не хотела меня отпускать. Если честно, и я не хотел уходить.

Водитель УАЗа «таблетка» пару раз посигналил. Я взглянул на часы, понимая что уже опаздываем. Задерживать вылет не самое хорошее решение.

— Обещаешь, Саша? —