Князь Барбашин 3 - Дмитрий Михайлович Родин

И вот в этот много определяющий момент на сцене и появился Иоганн Бланкенфельд, ставший к этому времени крупнейшим, после Ордена, землевладельцем и влиятельнейшим человеком в стране. Вот только власть постепенно утекала у него из рук. В Ревеле взбунтовавшиеся бюргеры вынудили архиепископа, как и в Риге, отказаться от духовной власти над городом. Масла в огонь подливал, как ни странно, сам магистр Вальтер фон Плеттенберг, который прилагал немало усилий для того, чтобы заставить епископов признавать свою верховную власть, и терпеть чересчур усилившегося архиепископа, занявшего разом три из пяти кафедр, явно не собирался. И потому, когда рижане отказалась признавать Бланкенфельда своим сюзереном и обратились к Плеттенбергу с просьбой стать единственным ландсгером города, тот, после недолгих колебаний согласился с их предложением, выдав городу грамоту, в котором гарантировал тому религиозную свободу.

После того как Ревель, вслед за Ригой, отказался от своего епископа, Плеттенберг принял присягу одному себе и от него, так же подтвердив городу все его вольности.

И вот теперь волнения начались уже в Дерптской епископии, где вассалы отказались признавать Бланкенфельда своим сеньором, а Дерпт сделал магистру предложение установить с ним те же отношения, какие имелись у того с Ригой и Ревелем.

Ну и стоит ли удивляться, что, столкнувшись с опасностью лишиться всего, чего он достиг за последние десять лет, Бланкенфельд решительно шагнул в объятия русского государя, и по зиме в епископском замке Нойхаузен произошли тайные переговоры между ним и представителем Москвы. Причём, на беду Ливонии, в этой реальности над Русью не висел дамокловым мечом нерешённый вопрос Казани, а заморская торговля позволяла финансировать куда большее количество проектов, чем в оставленном Андреем/Олегом прошлом. И если в той его истории, по понятным причинам, русское правительство не стало вмешиваться в ливонские дела, то сейчас всё было с точностью до наоборот, и оно просто самозабвенно торговалось, пытаясь получить для себя как можно больше преференций.

Да, Бланкенфельд был готов пойти на самые крайние меры, прося финансовой и военной помощи в борьбе с его, архиепископа, врагами. Но русская сторона, выражая готовность предоставить требуемое, в свою очередь, выдвигало тяжёлые условия, включавшие в себя признание русского протектората над Дерптской епископией, выплату с этой земли ежегодной дани в размере одной марки с подворья, и создание в Дерпте постоянного русского представительства, которое должно было следить за выполнением указанных условий и для защиты православных церквей. Для чего ему в распоряжение придавался бы крупный вооружённый отряд. И вот на подобные соглашения Бланкенфельд долго идти не хотел, но ситуация в Ливонии явно выходила из-под его контроля и после долгих колебаний, архиепископ согласился признать русского царя покровителем Дерптской епископии, однако вопрос о "юрьевской дани" всё же просил отложить до более успешных времён.

Эти соглашения и стали тем преславутым камешком. По их итогам Дума должна была либо ратифицировать, либо отклонить достигнутые на тайных переговорах договорённости. Хотя всерьёз относиться к последнему в Кремле не мог даже последний полотёр. Тем более что и Василий Васильевич развил в Думе чересчур бурную деятельность, убеждая всех в том, чтобы принять эти условия, а выбить дань у победившего Бланкенфельда будет куда легче, чем у того же магистра.

И, как говорится, ещё не успели обсохнуть чернила на подписанных грамотах, а жители Дерпта уже с ужасом наблюдали, как к стенам их города в сопровождении большого количества воинов подъехал изгнанный из собственного замка архиепископ и русский посол Василий Юрьевич Поджогин. Горожане прекрасно понимали, что воины пришли не только защищать городские церкви (ради чего они, якобы, и прибыли) но и поддержать власть епископа над городом, да подавить любые волнения, направленные против его персоны. Куда менее известен был тот факт, что с Поджогиным прибыли не только вооружённые люди, но и обещанная архиепископу субсидия на набор войска. Правда, деньгами было привезено лишь чуть более одной тысячи рублей, а остальное "меховой казной", от реализации которой Бланкенфельд и должен был получить необходимые ему средства.

Дерпт продержался недолго, всё же внутри у архиепископа было достаточно сторонников, чтобы убедить горожан сдаться на милость старого владетеля, который, к тому же, обещался не казнить всех бунтовщиков без разбора, кроме вождей-протестантов. А когда и вовсе пообещал отпустить всех, кому грозила казнь, на все четыре стороны, то город просто пал в руки архиепископа. Причём Бланкенфельд сдержал своё слово, и тот же Гофман спокойно покинул Дерпт, помчавшись в Ревель за помощью.

Успех и полученная помощь вдохновили Бланкенфельда настолько, что он решился разобраться и с мятежной Ригой, для чего начал собирать вассалов и ополчение возле своего дерптского замка. А также отправив людей в Европу нанять несколько рот наёмников. И, разумеется, все эти приготовления шли под эгидой борьбы с "люторовой ересью", а все, кто собирался противостоять "христову воинству" немедленно объявлялись еретиками.

Вот такие вот деятельные выдались в Москве конец зимы и весна нового 1525 года. И это в Кремле ещё не ведали, что в землях бывшего казанского ханства было тоже всё не так спокойно, как об том доносили воеводы…

Глава 5

Полковник Рындин вытер пот, и устало опустился на лавку. Вот уже несколько месяцев он находился вдали от родных мест и молодой жены. О да, молодой полковник был уже женат. Да не абы на ком, а на первой красавице Усолья-на-Камском. А ведь когда бывший бродяга-беспризорник впервые прибыл в камскую вотчину своего нанимателя, то даже среди зажиточных крестьян не считался достойной партией. Но прошли годы, и вдруг оказалось, что Хабар Андреевич в округе стал чуть ли не четвёртым по значимости человеком. Посудите сами: князь, в последнее время мало бывавший в вотчине, воевода Усолья-на-Камском, Игнат-управитель и… И всё, дальше по своим возможностям влиять на местных шёл он — Хабар Рындин. И за холостого полковника началась самая настоящая война свах. Вот только сам полковник долго не мог простить местным презрения прошлых лет, да и не желал связывать себя лишними обязательствами, пользуясь холопками для удовлетворения своих мужских нужд, пока "не пал стрелой Амура поражённый", как высокопарно выразился князь, приехавший к нему на свадьбу.

И всё бы хорошо, но два лета назад князь-наниматель неожиданно предложил ему выйти из личного дворянства и записаться государевым дворянином, возглавив создаваемый при Корабельном приказе полк морской пехоты. Хабар тогда