Воин-Врач VII - Олег Дмитриев

Григория Нисского, Климента Александрийского и пророков, большинства из которых я предсказуемо не знал. Но суть сводилась к тому, что при нескольких не сильно синхронных переводах с латыни на греческий и обратно в тексты Писаний, Деяний и Заветов вкрались опечатки. И изначально в зависимости от контекста греческое δοῦλος могло трактоваться и рабом, и слугой, и служителем и даже рукой Божьей! Отец Иван сетовал на то, что не застал того времени, когда апостол Андрей путешествовал по нашим краям, и не имел возможности задать вопросы, которых было ох как много, непосредственному свидетелю и участнику сюжетной линии Великой Книги. А ещё он был совершенно согласен, пусть и с горькой досадой, с тем, что власти кесарей были совершенно не нужны общительные ребята, двигавшие в массы неприятные теории о равенстве и братстве, о том, что для Го́спода нет разницы, сидишь ты под ним на золоте, крытом бархатом, или на голой земле. Я с патриархом был согласен, потому что тысячи раз имел возможность убедиться: чисто технически все люди одинаковые. По крайней мере внутри — совершенно точно. Всеслав тоже не спорил со святейшим. Мы и вправду одно дело делали, для блага одной страны и её народов. И если к нам надумали присоединяться другие, то, наверное, это самое одно дело у нас получалось.

Булгарин сучил ногами и голосил что-то, заливаясь слезами и не только. Кошму выкидывать придётся, видимо. Хотя там, ниже по течению, за высокими каменными стенами, под оставшимися ещё высокими минаретами и огромными куполами мечетей наверняка найдётся новая. И не одна.

Гнат продолжал рваться из рук Вара и Яна, как бешеный пёс с цепи. Великий князь видел, что от того, чтобы расхохотаться, всех троих отделяет самая малость. Напугали подсыла-убийцу до мокрых порток — и радуются. Как дети, ей-богу…

— Внемли мне, ничтожный червь, прах от ног моих! — начал внезапно Всеслав, а я тут же подключился, от чего голос снова перешёл в невозможный стереорежим.

Парни, успев заметить, как подмигнул Чародей, с воем ужаса повалились на пол, вытягивая трясущиеся руки в нашу сторону. Этим не то, что Станиславский, но и постоянные зрители сериалов по НТВ и России-1 бы не поверили. Нельзя так переигрывать. Но пленнику было не до Мельпомены. Он захрипел, вытаращив глаза хуже, чем Гнат недавно, и замер.

— Я — Всеслав Русский! Пославший тебя Гасан, подлая тварь, сын шакала, верблюда и змеи, посмел ослушаться приказа моего сына! — продолжал рычать ахинею, поглядывая в мою память, Чародей. Один из местных, взятый из Горького толмачом, переводил. И вот его голос дрожал вполне убедительно.

— Один из тысячи дэвов и ифритов, что сопровождали сына в дороге, оторвал кому-то из ваших его дурную голову. Да видно не тому! Нарушивший клятву правоверного, презревший договор со мной, решивший обмануть Всевышнего, Гасан рассердил меня. Я окружу Булгар стеной из копий. Их будет ровно тридцать две тысячи семьсот сорок три, по числу оставшихся в живых на это утро. И на каждом будет скалиться голова. Мужчины, женщины, малые дети… У тебя осталась родня в городе? — резкий переход с рыка на человеческий стеганул бедолагу, как кнутом. Он часто закивал, размазывая сопли по грязному лицу.

— Ты, я вижу, честный малый, чтишь Пророка и отвечаешь за свои слова. Не то, что Гасан, позор для каждого мусульманина, лживая тварь, чьи разум, сердце и язык сделаны из свиного навоза! — великий князь с ненавистью плюнул в жаровню.

Плевок его вспыхнул ярче углей, на которые упал, и вспыхнул значительно сильнее невысоких лепестков огня, выбросив облачко ароматного дыма. Пожалуй, сейчас в шатре было от силы человек пять, кто мог бы с некоторой натяжкой считаться психически здоровым визуально. Остальные, включая переводчика, выглядели уверенными, но безнадёжными пациентами Скворцова, Ганнушкина и Кащенко. А всех дел-то — лиственничная живица да воск, которые, бывало, жевал с утра Всеслав.

— Как твоё имя, добрый воин? — доламывал и без того развалившийся шаблон пленному Чародей. Хотя, скорее топтался на осколках.

— Ибрагим, — с пятого аж раза выговорил тот.

— Я угощу тебя жидким пламенем, Ибрагим. Я научу тебя, как стать сильным и могущественным, как ифрит. Я могу поменять жизнь никчёмного Гасана на жизни твоих родичей, если ты хочешь.

Да, манипуляция. Да, гипнозом он тоже не погнушался. Но мы тут собрались не в белых перчатках под сенью мангровых зарослей чай со льдом пить. Чая, кстати, мне уже почти и не хотелось даже, привык к морсу да взварам.

Ночью в Бугларе упало ещё два минарета. По тёмным улицам носились с факелами оравшие дурниной люди, уверяя, что Аллах прогневался на город и правителя, и что спасти свои семьи можно, лишь сбежав за стены, больше не сулившие безопасности. Лиц кричавших за огнями видно не было, но никто особо и не вглядывался. Зато многие вслушивались.

Ближе к утру в городе, охваченном паникой если не полностью, то процентов эдак на девяносто пять — девяносто семь, разнеслись слухи о том, что кошмарный Иблис, князь русов, летит наказать клятвопреступника балтавара. И что сам Хасан Абд Ар'Рахман ибн Исхак готовит побег. Народ повалил ко дворцу, стеная и вопя. Глашатаи срывали гло́тки, а воины-нукеры ближней стражи эмира — одежду и кожу с тех, кто подходил слишком близко. Кнутами сыромятной кожи, такими, какими умеючи можно было с одного удара убить барана. Или человека.

С первыми лучами Солнца разнёсся новый слух о том, что рассвирепевший и проголодавшийся в пути Иблис не то сожжёт, не то сожрёт западный минарет. Самый высокий из оставшихся. Издёрганные за ночь жители были готовы верить, кажется, уже любому бреду. Редкие единицы взывали к разуму и умоляли не поддаваться панике. Тем самым лишь усиливая её. Когда вспыхнул золотом на утренней заре полумесяц на куполе, снова раздался оглушительный грохот. И вершина минарета лопнула, как пузырь, забросав и побив зевак камнями и щебнем. Там, внизу, озверевшая толпа месила ногами кого-то из тех, кто не так давно звал, но не дозвался рассудка.

С зарёй вышел на крыльцо и правитель. Он призвал город и горожан к порядку. Пять или семь человек упали замертво, пронзённые стрелами стражи эмира. Они хотели что-то бросить в сиятельного Хасана Абд Ар'Рахмана, кажется. Мощные лу́ки пустили бронебойные наконечники на длинных древках с такой силой, что те, пробив одно тело, застревали в следующем. Но охрану это мало беспокоило.

Эмир высмеял тру́сов, детей шакала, что распускали по его городу нелепые слухи о колдунах и магах из