Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

От старших он знал, что родился неживым. Говорили: Светла пуповиной удушилась, но не до смерти. А его вовсе тащили из материнского чрева за ноги и вытянули всего синего. Думали хоронить. Но одна из осенённых стаи отвоевала дитё у смерти.

И Хвостик рос. А когда первый раз перекинулся, поблазнилось, будто вселились в него все волки рода. И рвали, рвали изнутри когтями, грызли зубами, исходили злобой в маленьком теле. Вожак думал, что делать, как унять зверёныша? Никто не ждал, что задохлик оборотиться сумеет. Но он сумел. А Светла не смогла.

Вожаку бы тут же её жизни и лишить, но мать вступилась, вымолила. Девочка не болела, не требовала крови и не была обузой для стаи. А потом и вовсе оказалось, что она может ходить днём. Осенённая. Оставили.

Однако никто так и не узнал, отчего Светла не сумела обернуться волчицей.

Скаженная. Что ни молви ей – всё впусте. Только с братом лопочет о чём-то.

– Серый Хвостик, Серый Хвостик! – дразнила она его.

Он не обижался. Никогда.

– Светел, помнишь охотника? – шептала сестрица.

Когда ей было тоскливо, она часто вспоминала охотника. Светел помнил его, хорошо помнил, но вспоминать всё одно не любил.

Охотник был самым страшным его воспоминанием. Мальчик тогда впервые увидел чужина. От диковинного незнакомца не пахло жизнью. Сердце его не билось. Только мертвенный холод расползался во все стороны. Волчонок подумал: то упырь. Но упыри неповоротливы, и плоть их зловонна.

Мужчина подошёл к игравшим на лесной полянке малышам и устало удивился:

– Ишь ты! Двое одинаковых с лица.

Когда страшный чужак приблизился и замер напротив, Хвостик вскинулся, но сдвинуться с места не смог. Словно врос в мягкую лесную землю.

– Дяденька! – пискнула Светла, когда на темечко ей легла тяжёлая ладонь. – Ай!

Светел рванулся. Но неведомый чужин исчез.

– Хвостик… Хвостик! – лопотала сестра, глядя в пустоту.

– Светла! – Он дёргал её за руку и плакал от пережитого ужаса. – Светла!

Она не слышала. Ничего не слышала.

– Хвостик…

Он запрокинул голову и завыл.

Именно тогда от испуга, одиночества и беспомощности он первый раз перекинулся. Без вожака. Сам. Он жался к сестре мокрым носом, скулил, нырял под безвольные холодные ладошки, а после свирепел, дрожал от злобы, вызванной испугом и усугублённой страхом.

– Хвостик…

– Серый!

Он вскинулся, вырвавшись из липкой паутины полузабытья.

– Чего тебе?

– Там Мара опять вьётся вокруг этого…

Тот, кого давным-давно звали Светелом, поднялся на ноги.

– Что ей всё неймётся?

* * *

Нынче она сызнова явилась. Улеглась рядом. Близко-близко. Она его не боялась. Чего там бояться?

– Сдыхаешь? – спросила темнота.

«Да».

– Больно? – Темнота будто сожалела.

«Больно».

Тонкий палец надавил на сломанное ребро. Не сильно, но перед глазами полыхнуло. Тело тут же сковала ледяная стужа.

– А теперь?

Горло оцарапал стон.

«И теперь».

– Раз голос подал, значит, не сдыхаешь…

«Буду молчать».

– Не молчи, – ласково попросила она.

«Сил нет даже оттолкнуть», – сквозь слабость и дурноту думал Фебр.

Волчица его поняла.

Дёрнула за волосы.

Голова взорвалась алой ослепительной болью.

Пленник судорожно вздохнул.

– Ори! – Женщина тянула грязные отросшие пряди. – Ну! Ори! Не так-то уж ты и крепок. Что, больно, выблевок?

И холод, холод от её рук стекал ото лба к затылку, перекатывался повдоль спины.

– Мара.

Мучительница оттолкнула жертву.

– Что тебе всё неймётся?

Серый.

Вожак наклонился к пленнику, пощупал живчик.

– Скоро отойдёт.

– Отдай его мне! – В её голосе звучала страстная мольба. – Я отрежу ему голову и подброшу к городской стене. А язык прибью к подбородку!

Серый усмехнулся.

– Нет.

– Ну отдай… От него уже никакого толку! А я хочу мести! Отда-а-ай…

Вожак тихо рассмеялся.

– Мне нравится, когда ты просишь…

Фебр плавал между беспамятством и явью. Ему было всё равно, что они решат. Он равнодушно слушал, как шуршит в темноте одёжа, как жарко и прерывисто дышит женщина, как бессвязно шепчет и вскрикивает.

Кровь шумела в ушах. Голова кружилась. Тело то мёрзло, то тлело от боли. Сильнее, слабее, сильнее, слабее…

А потом синильная темнота спустилась в рассудок и наполнила его до краёв.

Глава 28

Тамир очнулся посреди конюшни с удилами в руках и с удивлением понял, что не знает, как тут очутился.

Лошади тревожно ржали в стойлах, гарцевали, дёргали крутыми боками, трясли гривами и недоверчиво косились на человека, который уже пол-оборота стоял без дела и пялился в пустоту.

Колдун недоверчиво осмотрелся: вправо, влево, на удила. Зачем сюда пришёл? Ехать куда-то собрался? А куда? Так ничего и не вспомнив, он повесил удила на вбитый в стену гвоздь и вышел во двор. Огляделся.

Голодни́к вошёл в самую силу: серое небо нависало, цепляясь за макушки деревьев, порывы ветра приносили запахи талой воды и печного дыма. Тесовые крыши изб, заборы, ворота, городской тын – всё почернело от влаги. Сугробы просели, деревянные мостовые покрылись ожеледью и лужами. Самое гадостное время: вроде и не холодно уже, но ноги постоянно сырые, а ещё скользко, озноб пробирает до костей и за шиворот капает.

Из Старграда они отправились в Печищи, потом в Любяны, Суйлеш, Ершим, Семилово. И вот надысь приехали в Славуть.

Славуть была похожа на мокрую взъерошенную ворону. Да и жители её выглядели ничуть не лучше.

Тамир сызнова очнулся и обнаружил себя стоящим перед сторожевой избой. Мелкие дождевые капли скатывались с кожаной накидки.

Частенько с ним в последние дни приключались затмения. Бывало, моргнёт утром, а в себя только под вечер придёт. Да и то оттого, что Лесана тормошит за плечо, о чём-то спрашивает, а он никак не может понять, о чём. Голос слышит, а суть сказанного ускользает.

Врать самому себе и удивляться было глупо. Исправлять что-либо уже поздно. Да и стоило ли? Беспамятство приносило… облегчение. Войти в ум с каждым разом становилось всё труднее. Или не труднее? Может, просто не хотелось сызнова становиться Тамиром, помнить свою жизнь, пустую и монотонную, терзаться от снов.

Серая вязь на его теле побледнела и выцвела. Лесана глядела насторожённо, подступалась с расспросами, но он молчал. Боялся: не поймёт. Он расскажет. Позже. Когда им останется совсем немного до возвращения в Цитадель. Так будет проще. Ежели бы ещё не Лют! Тот звериным чутьём угадывал опасность и, хотя держался поодаль, вынуждал беспричинно досадовать.

– Тамир, я думала, ты уехал, – удивилась вышедшая из дома Лесана.

Знать бы ещё, куда ехать собирался.

– Я пешком решил, – ответил колдун.

Девушка спустилась с