Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

– Не смей подыхать, сучий ты потрох!

Удар.

Холод!

– Ты столько жил, скотина! Не смей подыхать теперь!

Мороз. Стужа. Зима.

Она, конечно, врала, что в лесу весна. Весны нет и никогда не будет. Для него не будет. Мёртвая стынь бежала по жилам, растекалась, вонзалась в каждую сломанную кость, в каждую едва затянувшуюся рану, в разбитую голову, в обглоданные руки, в глаза, в покрывающиеся инеем немеющие губы.

Удар.

– Скотина!

«Отстань…»

Как же холодно!

Он ничего не видел. Только стремительно костенел. Умирал?

Его куда-то тащили. Голова болталась туда-сюда, ноги волочились. Рядом дышали тяжело и сипло. Вполголоса ругались. Пленник не понимал слов и не чувствовал боли. Происходящее он осознавал урывками, между провалами из яви в беспамятство. Плеск воды. Шорох камней под сапогами. Его передают с рук на руки, сызнова тащат, хрипло бранясь. Куда? Зачем?

Какие-то разговоры. Спешка.

– Уводи их в сторону бобровой плотины.

– А ты?

– Меня не найдут. Что я, леса не знаю?

– А он?

– А он мёртвый. Поводи их кругами. Потом на Верхополье ступай и в обход, как договаривались.

Кто это говорит? Всё равно…

Темнота.

Пахло землёй, дождём, прелой листвой. Какие острые, пряные запахи! Такие резкие. Слишком резкие! Пленника замутило, скрутило, встряхнуло, вывернуло наизнанку. Он судорожно кашлял, давясь желчью и кровью. Попытался открыть глаза. Впусте. Голову стискивала плотная повязка.

Чьи-то руки удержали за плечи.

Она?

– Ну? Живой?

Она.

– Пей.

К губам приложили плошку с водой. Фебр жадно припал. Вода была прохладная, вкусная. Он давился, понимая, что напиться вдоволь не позволят. Так и вышло.

– Хватит. Ишь.

Толчком в грудь его опрокинули на спину.

– Эх, уродище страшное, дай хоть погляжу на тебя. Живого места нет…

Он приготовился к тому, что сызнова будут тыкать пальцами, щипать, дёргать за волосы. Но вместо этого с измученного тела начали снимать вонючие лохмотья, безжалостно отрывая их там, где тряпьё присохло к ранам. Фебр кусал потрескавшиеся губы.

– Да ори уж, упырище патлатое! – сказали пленнику, но сразу после этого легонько шлёпнули ладонью по груди.

Руки, ноги, сломанные кости сызнова схватило льдом. Обережник оцепенел. Рядом будто встряхнулась огромная собака. И за миг до того, как сызнова провалиться в беспамятство, пленник почувствовал горячий мокрый язык, скользящий по плечам, груди, лицу…

* * *

Теперь он жил между провалами темноты и разноцветными вихрями, осознавая себя, но мало что понимая. И мёрз. Постоянно мёрз. А ещё впервые за долгое время хотел есть. И согреться хоть на миг тоже хотел.

Хранители, чуточку тепла! Пусть ненадолго!

Фебр зарывался лицом во что-то тёплое, лежащее рядом, пытался продлить скупое наслаждение от того, как скользит по холодной, почти бесчувственной коже жёсткий мех. Но подступала темнота. Или разноцветные вихри. И стужа стояла такая, что язык примерзал к зубам.

Где-то текла вода. И так пахла… речной травой, мокрым песком, тиной, плавающей в омуте рыбой…

Его куда-то тащили волоком. Тело звенело от холода. Казалось, ударься посильнее и разлетишься на тысячи ледяных осколков. А ещё запахи, запахи, запахи… Дурманящие, лишающие рассудка. Он пытался оглядеться, понять, что это, но всё вокруг неслось пёстрым хороводом.

В очередной раз пленник очнулся на берегу речушки. Деревья тут были голые, а земля чёрная. Мир раскачивался… Из воды вышла нагая женщина. Длинные волосы облепили стройное тело. Женщина подошла к пленнику, склонилась, обхватила за плечи, потянула, вынуждая встать на подгибающиеся ноги.

– Идём. Тебя надо отмыть.

Нет! Он замёрз, а в этой тёмной весенней воде будет ещё холоднее. Нет.

– Идём.

Глухое сиплое рычание её не испугало. Мучительница поволокла жертву за собой.

Студёный поток обжёг кожу. Тело свела судорога боли. От запаха реки голова кружилась ещё сильнее. Скорее бы всё закончилось…

Когда женщина вывела его обратно на берег и уложила, это было счастьем. Потом она вздевала на одеревеневшее тело непривычно пахнущую одёжу, а пленник лежал, равнодушно закрыв глаза. Может, теперь ему станет теплее? Не стало.

– Как тебя зовут. Помнишь? – спросила женщина.

Он тщетно пытался разглядеть её за мутной пеленой, которая заволокла глаза. Видел плохо.

– Как тебя зовут?

Мужчина смежил веки.

– Как тебя зовут?!

Сильные руки встряхнули его, а шлепок ладонью по груди заставил вскинуться и захрипеть. Неистовый пожар боли ворвался в тело. После ледяной воды кожа пылала, будто ошпаренная, шрамы и сломанные кости ныли, раны дёргало.

– Как тебя зовут?!

Пощёчина. Вторая. Голова мотается туда-сюда.

– Как? Тебя? Зовут? Вспоминай!

Он вспомнил. Но не себя. Её.

Мара.

– Ты хоть что-то о себе помнишь? Ну! – Сильные руки встряхнули пленника, словно пыльную рухлядь. – Да говори же, страхолюдина косматая! Как твоё имя? – В голосе волколачки слышался страх.

– Фебр.

– Кто ты? Говори!

Он смотрел с ненавистью. Он хотел убить. Но волчица перехватила его взгляд, метнувшийся к ножу у неё на поясе.

– Кто ты? – повторила она свой вопрос. – Говори!

– Обережник.

– Где ты жил? Город.

– Чтоб тебя… Встрешник… по болотам… драл… – Фебр с трудом выталкивал из себя слова, потому что они застревали в горле, как рыбьи кости.

Голос был хриплый, чужой.

Странно, но в зелёных глазах ходящей промелькнуло облегчение. Она благодарно прижала тяжёлую голову пленника к груди и сказала тихо:

– А я уж решила: ты вовсе говорить не умеешь. – Тёплая ладонь погладила гудящий от боли затылок Фебра. – Помни. Помни, кто ты. – И тут же волчица перехватила его запястье. – Терпи. Мне надо есть.

Нож, на который Фебр с такой надеждой смотрел, рассёк его и без того истерзанную ладонь. Волколачка припала к разрезанной плоти, прикрыв глаза от наслаждения. Впрочем, она быстро отпрянула, затворила рану, облизала губы и…

Шлепок ладонью в середину груди.

Холод.

На пленника опять навалились запахи, звуки… А боль ушла.

* * *

Солнечный луч, скользнувший сквозь плотную завесу ветвей, коснулся тяжёлых век. Лес шумел. Было холодно. Рядом спала огромная волчица. Фебр с трудом разжал ледяные пальцы, которыми цеплялся за густой жёсткий мех, чтоб теснее прижиматься к горячему звериному боку.

Видел он по-прежнему плохо, будто сквозь завесу тумана. А в висках грохотало так, словно внутри головы бил молот.

Человек тяжело откатился от зверя, прижался лбом к пахучей земле, глубоко и жадно вдохнул её запах. Такой острый, такой сладкий…

– Как же я тебя проглядела? – Рядом уже сидела женщина.

Фебр впервые смог рассмотреть её по-лисьи приподнятые к вискам зелёные глазищи, тонкие брови вразлёт и тяжёлую светло-русую косу, такую длинную, что она свивалась кольцами на земле, словно змея. Поднимется хозяйка на ноги – будет до самых пят украшение.

– А ну