Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

Он попытался было высвободиться, но волколачка утробно, по-звериному рыкнула, а потом отвела в сторону руку. На кончиках длинных пальцев вспыхнула зелёная искра. Мягкое прикосновение ко лбу. Стужа пролилась в тело. Пленник оцепенел.

– Хлопот мне с тобой. – Ходящая покачала головой и закрыла ему глаза. Как покойнику рукой.

Он лежал неподвижный, застывший, вдыхал запахи леса, не понимая, что происходит. Прислушивался.

Она куда-то ушла. Потом вернулась, развела огонь. Он слышал её шаги, слышал, как льётся вода в котелок, как трещат охваченные пламенем ветки, как булькает похлёбка, как тихо напевает, помешивая варево, волколачка.

Потом она подошла и осторожно приподняла пленника. Устроила его голову у себя на плече. Легонько подула на лоб, велела:

– Открывай глаза.

Тяжёлые веки медленно поднялись, будто только и ждали разрешения.

Губ коснулась ложка.

– Ешь, скорее согреешься.

Он попытался что-то сказать, но женщина не позволила.

– Молчи.

Язык сразу же онемел.

– Я разрешила только есть.

Сызнова ложка у рта. В ней что-то пахучее, приправленное травами. Он медленно, с усилием глотал, не чувствуя вкуса. Волчица кормила терпеливо, осторожно, дуя на исходящую паром похлёбку. По телу побежали горячие токи. Глухо отозвалось навстречу им искалеченное тело… Он почти согрелся. Но тёплая ладонь погладила потный лоб, и стремительный холод сызнова побежал по жилам, вытесняя тепло.

– Довольно.

Разноцветные пятна понеслись перед глазами.

Вдругорядь он очнулся вечером. Было темно. Пахло старым домом. Видать, заброшенная изба: обвисшая на петлях дверь, тёмные провалы окон. За стенами шумел лес.

– Обожди, обожди чуть. – Женщина сызнова устроила у себя на плече его безвольную голову. – Ешь.

Он подчинился. Медленно глотал, опять не понимая, чем кормят. Думал, после этого позволят поспать, но нет.

– Как тебя зовут? Помнишь?

Покачивание головой.

– Вспоминай!

Тяжёлые веки опустились. Вспоминать не хотелось.

Женщина начала злиться. Она прислонила его спиной к неровной бревенчатой стене, чтоб не заваливался, и сказала:

– Вспоминай, косматая образина!

Он хотел спать.

Пощёчина. Вторая. Третья.

– Открой глаза!

Пришлось подчиниться. Боли не было. Но оплеухи мешали спать.

– Ты понимаешь, что ты мертвяк? Упырь. Ты жив только благодаря моему дару. Говори, ежели не хочешь завтра бродить по лесу вонючей падалью и искать живую плоть! Говори! Не зли меня! – Она склонилась над ним и дёрнула за волосы. – Вспоминай, страхолюдина. Не для того я волоку тебя на себе, смердящий ты кусок мяса, чтоб уговаривать! Охотиться не можешь, идти толком не можешь. Только силы зазря из меня тянешь! Отвечай, покуда я тебя тут подыхать не бросила!

Её гнев, а самое главное – угроза стать нежитью, подействовали. Хотя больше он ничего не понял. Слова доносились будто из-под толщи воды. Смысл доходил не сразу. Пленник словно разучился думать. Осталось лишь упрямство. Молчать и не подчиняться. А почему и зачем, он уже не помнил. Знал, что были когда-то темнота и страдание. Но больше ничего. Однако сегодня покорился. Не хотел становиться упырём.

– Меня… зовут…

Как? Как его зовут?

– Ах ты, вонючее страшилище! – выругалась женщина. – Столько всё не дох, а теперь решил сподобиться? Вспоминай!

Ледяная ладонь легла на макушку. Холод схлынул с тела, как волна.

Боль!

– Как тебя зовут?

– Фебр… – прохрипел он. – А ты… Мара… чтоб тебя… Встрешник…

Её пальцы переливались зелёным огнём.

– … по болотам драл, да, – закончила за него волколачка.

Страдание отступило. Ходящая сызнова уложила обережника и вытянулась рядом, перекинувшись волчицей. Жаль, он не мог зарыться пальцами в густой мех: руки не слушались. Она была тёплая. И грела его, вытянувшись повдоль спины.

Следующим утром она сызнова его чем-то кормила. Пленник опять не чувствовал вкуса. Но дурел от запахов. Он допрежь не знал, что их так много: травы, хвои, листвы, коры, гнилой воды, земли, смолы, прели… Хотелось упасть на землю и дышать, дышать, дышать. Хотелось идти… нет, бежать, захлёбываясь горячностью охоты. Хотелось есть. Поймать зверя, разорвать зубами живую тёплую плоть и сочно похрустеть костями…

Он застонал. Зубы чесались изнутри. Рот наполнялся слюной. Этот запах…

Тяжёлая пощёчина воротила Фебра обратно на лесную поляну.

– А ну хватит! – Женщина вновь держала обережника за запястья. – Эк тебя распирает. Вставай!

Она рывком подняла его на ноги. Он стоял, шатаясь из стороны в сторону. Из горла вырвался глухой нечеловечий рык.

Ходящая улыбнулась, прильнула, обняла дрожащие от напряжения мужские плечи.

– Идём. Держись крепко, косматая ты образина.

Огромная волчица шагнула под его руку. Пленник непослушными ледяными пальцами вцепился ей в загривок. Перед глазами сызнова понеслись разноцветные пятна. Запахи леса опьяняли, кружили голову. Запахи травы, земли, прячущегося в чаще зайца, мха и папоротника…

Человек жадно вдыхал их, осязая языком, нёбом, губами. Хотелось бежать. Бежать. Быстрее, быстрее, быстрее! Но холодно. Всё равно было холодно.

А потом темнота.

Глава 30

В Славути обережникам пришлось задержаться. Дороги раскисли, с неба падал тяжёлый мокрый снег, сменявшийся то дождём, то моросью.

Лесана ходила глядеть на строящийся детинец. Работы тут не останавливались даже зимой, так что и причуды весенней погоды помехой не стали. Крепкие ребята из недавно собранной дружины поглядывали на чужинку с недоумением, но помалкивали. Старшой велел вопросов не задавать, мол, живёт у сторожевиков молодица с мужем и братом, так ничего в том диковинного нет. Родня-де у всех есть, даже у осенённых. Вот приехали гостинцев передать да повидаться.

За седмицы странствий Лесана попривыкла ходить в женских рубахах и прятать волосы под покрывалом, потому больше не казалась себе нескладной и угловатой. Однако всякий раз, когда удавалось вновь облачиться в одёжу ратоборца, девушка испытывала облегчение. По счастью, переодеваться в чёрное платье воя ей доводилось не так уж редко, ибо Лют не любил сидеть на месте.

По приезде в новый город оборотень перво-наперво удовлетворил неуёмное любопытство: походил по славутским улочкам, помучил обережницу расспросами, а потом ожидаемо сызнова запросился в лес. Лесана отпустила его, но, как и в прошлый раз, снедаемая сомнениями. Однако через пару дней волколак сызнова вывел дикую стаю на засидку сторожевиков и сбежать не пытался.

После удачной охоты у Люта приключился припадок безделья и болтовни. Что ни день он наседал на спутницу с какими-нибудь расспросами, от которых той становилось одновременно и смешно, и тошно.

– Что ты там карябаешь? – спросил как-то оборотень, когда девушка при свете лучины царапала на бересте короткое послание в Цитадель.

– Пишу грамотку для главы, – ответила Лесана, с тоской предчувствуя расспросы.

Не прогадала. Лют тут же свесился