Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

Тамир вдруг понял, что скучает по наставнику. По отцу не скучал, даже помнил его смутно: высокий, крепко сбитый мужик с копной чёрных с проседью волос, натруженными огромными руками и похожим на орлиный клюв носом. Нос ему перебили ещё в раннем детстве, во время игры в ба́бки[16]. Отец говорил: кровища хлестала так, что он захлёбывался и рыдал, боясь умереть.

Смешно.

И тут же поселилась в душе неясная тревога. Понимание, что ли. Не был его отец ни высоким, ни крепким. И горбинки на носу у него не водилось.

Тамир растерянно пытался вспомнить ежели не лицо, то хоть имя, чтобы унять гнетущее смятение. Память отзывалась медленно и неохотно… Кое-как всплыло в мыслях только собственное отчество – Стро́кович. От этого стало чуточку спокойнее.

Повозка катилась и катилась по лесу. Деревья мелькали. Пахло весной. Айлиша любила весну…

– Лесана? – негромко позвал колдун.

– Что? – отозвалась обережница.

– Кто такая Айлиша? – спросил Тамир, стыдясь, что не помнит чего-то очень важного.

Во взгляде девушки отразилась бесконечная тоска, и она шёпотом ответила:

– Училась вместе с нами. На лекарку. Ты любил её. Хотел жениться. Но она умерла.

Колдун задумался, неосознанно погладил то место, где под рубахой скрывалась начертанная на теле реза, и попросил:

– Расскажи.

Было видно, что рассказывать ей не хочется, но она всё так же шёпотом заговорила:

– Учёба тяжко ей давалась. Да и к обычаям Цитадели всё никак не могла привыкнуть, смириться. А потом… умерла.

– Хворала? – спросил наузник.

В глазах Лесаны задрожали слёзы. Она сморгнула их и сказала отчего-то с трудом:

– Хворала.

Тамир кивнул. Ему было неловко. Он не испытывал ни грусти, ни горя, ни скорби. Он ведь не помнил эту девушку, а оттого и сожалеть о своей утрате не мог.

– Я забываю, Лесана, – признался он честно. – То, что давно было, забываю. А ежели чего помню, так оно чужое всё. Не моё. Ты подновляй резу, коли я запамятую.

Прошлое и впрямь подёрнулось туманной дымкой, но настоящее Тамир помнил отчётливо. Лишь иногда какими-то урывками. Это неправильно. Не по-людски. Взять хоть стариков: они помнят молодость и юность, но напрочь забывают минувший день. У него же всё иначе.

Каждое утро, умываясь, обережник читал на воду наговор, усмиряющий навь. Знал: долго так продолжаться не может. Но ещё знал, что до зеленника́ продержится. А дальше… креффам решать.

Ивор больше не пытался вырваться, подчинить его себе. Однако присутствие чужака Тамир чувствовал каждый миг. Иногда ему казалось, будто он гость в собственном теле. Иногда – что истинный хозяин. Воспоминания сплетались. Боль и тоска ушли, им на смену заступило беспокойство.

– Мне всё кажется, я что-то позабыл. Кого-то мне будто надо отыскать. Но не помню кого…

Лесана обняла его за плечи, задыхаясь от боли. Той самой боли, которая никак не связана с телесной хворобой, но от которой в груди вскипает неодолимая му́ка. И трудно сделать вдох, трудно говорить. Только горечь слёз комком становится в горле, и не протолкнуть тот ком ни питьём, ни яством, лишь рыданиями.

Но обережники не плачут. Не умеют.

Лесана видела, как меняется Тамир. То были страшные перемены. Тем страшные, что заметить их мог лишь тот, кто хорошо его знал. Колдун был всё так же молод и крепок. Не убавилось в движениях его и голосе решительности. Всё так же ярко горел в нём дар. Но в глазах нет-нет да мелькала детская растерянность, словно оказался он внезапно один в чужих людях и не понимал, как очутился среди них и что теперь должен делать.

В такие моменты Лесане хотелось вцепиться ему в плечи, уткнуться лбом в твёрдую грудь и разрыдаться по-бабьи в голос.

Но обережники не плачут. Не умеют.

Лют с ней почти не разговаривал. Все долгие дни пути он был угрюм и молчалив. Но слушался беспрекословно, а оттого, как и Тамир, был не похож на себя самого. От них обоих Лесане делалось так тошно, что хоть в петлю лезь.

Поэтому, когда обоз остановился на ночлег, девушка вызвалась сходить к ручью за водой. Отговаривать её не стали. Мало ли зачем девке к воде надо? Пусть идёт. Уж одну-то бадью точно донесёт, не переломится. И она отправилась, чтобы хоть оборот побыть одной.

Ручей оказался узкий, а вода в нём ржаво-рыжей, с коричневыми рыхлыми сгустками ила по берегам и узловатыми корнями сосен, темнеющими на дне.

Лесана смотрела, как журчат и переливаются водные дорожки, как высохшая, похожая на лыко трава колышется в потоке и как меняется узор песка на дне. А потом её толкнули между лопаток, и она полетела кубарем, запутавшись в подоле.

Обережница вскочила мгновенно. Выучка-то даже в бабьем наряде никуда не делась.

Напротив стоял мужчина и смотрел исподлобья. Он не предпринимал попыток напасть, но был готов в любой момент отразить удар.

– Скажи Люту: Мара ушла из стаи, наделав беды. Ищут её по всему лесу.

Обронил и исчез. Только серая шкура мелькнула среди деревьев. А Лесана застыла, словно пригвождённая.

Глава 33

Клёна переминалась с ноги на ногу на крыльце Цитадели. Холодный ветер пасмурного та́яльника рвал полы её накидки. Серое утро пахло водой и отчаянием. Предстоящий дождь угадывался и в волглом воздухе, и в нависших над крепостью белёсых тучах. А во дворе было черным-черно от ратоборцев. Парни оживлённо переговаривались, перекрикивались и сдерживали нетерпеливо гарцующих лошадей.

Ждали главу.

Он пришёл от конюшен, ведя в поводу коня, спросил:

– Ну? Все собрались?

Ему ответили согласным нестройным хором.

Клесх поставил ногу в стремя и забросил себя в седло.

Клёна многажды видела, как он уезжает. Не раз провожала. И всегда без сожаления. Но нынче сердце заходилось от дурного предчувствия, а воздух с трудом проливался в грудь. И всё казалось, не раздышишься.

Она сбежала с крыльца, бросилась к отчиму. Вцепилась в стремя, а сама застыла, не зная, что вымолвить. Понимала: ни остановить его, ни заплакать нельзя. Не пристало такое дочери главы. А потому просто сказала неловко:

– Ты… возвращайся…

Он наклонился, поцеловал её в лоб.

– Вернусь. Не горюй. А то последние дни как тень ходишь.

Клёна кивнула, не имея ни сил, ни смелости сказать ему, что которую уже ночь ей снится волк, терзающий человека. И что на человеке том – чёрная одёжа ратоборца. Девушка просыпалась от собственного крика с лицом, залитым слезами.

– Возвращайся, – повторила она.

– Куда ж