Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

Волосы у него были русого цвета, длинные, волнистые и жёсткие, как проволока. Такие чесать – не перечесать. Но Лют лишь разбирал их после бани пятернёй да стягивал кожаным ремешком. Вот и на предложение обережницы взять гребешок вполне ожидаемо пожал плечами, мол, ну его. Она отстала.

На этом их разговор завершился. Волколак к Белаве больше не подходил и первоцветов не носил. Лесане от этого, вопреки здравому смыслу, стало грустно. Будь Лют человеком, всё для них со Стогневовой дочкой могло сложиться иначе.

А нынче, сидя рядом с ним в телеге, Лесана словно в сито просеивала воспоминания последних дней, надеясь сыскать в памяти хоть одно, за которое могла бы зацепиться, чтобы увериться: говорить пленнику про сестру не стоит. Но воспоминания, как назло, были ни хорошими, ни плохими.

А телега всё катилась и катилась по лесной дороге, подпрыгивая на ухабах. И обережница, не в силах более выносить внутренней маеты, окликнула спутника:

– Лют. Давеча меня в лесу окликнули…

Оборотень отнял руку от лица и повернулся.

– Кто?

– Мужик молодой. Роста одного со мной. Темноволосый, не шибко дюжий…

– Ухо одно рваное? – быстро спросил Лют.

Лесана задумалась, припоминая, что вроде как одно ухо незнакомца взаправду оттопыривалось из-за безобразного белого шрама.

– Да, – сказала она. – Просил передать, что сестра твоя натворила бед и ушла из стаи.

Волколак рывком сел.

– И ты молчала? – спросил он с такой горечью, что Лесане стало стыдно, будто она взаправду должна была сразу всё ему рассказать, как сердечному другу.

– Я… – пробормотала она, – думала…

– Ну да, забыл я, что когда надо делать, ты думаешь, а когда думать – делаешь, – оборвал её оправдания волколак и лёг обратно на примятую солому. – Слава Хранителям, у Мары не так. Ежели ушла, значит, причина была.

Лесана замолчала, уязвлённая его словами. Когда-то и Клесх ей говорил, мол, делаешь, не думая, думаешь, не делая. Но одно дело наставник, и совсем другое – этот…

Обережнице даже захотелось увидеть эту диковинную Мару, которая, судя по словам её брата, была прямо-таки венцом творения.

– Значит, тебе повезло с сестрой, – сказала Лесана.

Оборотень усмехнулся и потёр глаза сквозь повязку.

– Да, повезло. Она умная, сильная и не робкого десятка.

А обережница с горечью подумала, что уж о ней-то никто и никогда подобного не скажет. Её лишь без устали все укоряли: то родители, то креффы, то Тамир. Один Фебр видел в ней не девку-воя, не выученицу, не обережницу, а любимую. Единственную. Она читала это в его глазах. Прочие же замечали только то, чего Лесана и сама стыдилась без памяти.

– Из-за чего Мара могла уйти? И какой беды наделать? – спросила наконец она, заставив себя проглотить горечь досады.

– Почём я знаю? – удивился Лют. – Мне известно столько же, сколько и тебе. Да и то… с опозданием. Между нами говоря: Серый – тот ещё вожак. От такого сбежать не зазорно. Другое дело, что из пустой обиды от подобных ему не уходят. Жизнь дорога́. Видать, что-то случилось. Разведать бы что.

– Ты так спокоен. А говорил, будто для волка семья и стая – самое важное.

Оборотень на миг посерьёзнел и ответил:

– Терзаться попусту – что за хвост себя ловить. Только из сил выбьешься зазря. Мара осенённая. И дар, говорят, в ней не горит – полыхает. Раз ушла, значит, знала: будут силы дойти, куда собралась. Глупости она не совершит. Глупости делают те, в ком кровь быстро закипает. А Мара умеет себя в узде держать. Терпеть. Выжидать.

Голос Люта перекрывало мерное поскрипывание тележных колёс.

Лесана задумчиво поглядела на Тамира. Колдун правил лошадью и смотрел на дорогу. А лицо у него было… светлым. Спокойным. Таким, каким давно уже обережница его не видела. Колдун наслаждался слишком ранней весной, солнцем, теплом, запахами просыпающегося леса. И будто вовсе не помнил того, что творилось сним и вокруг него все эти годы. На миг стало завидно. А потом сразу же стыдно.

– Тамир, – позвала девушка.

Однако он, вместо того чтобы повернуться, вдруг натянул поводья и, вскочив с облучка, закричал:

– Кресень! С боков заходят!

Лесана оглохла от этого внезапного яростного ора, а Кресень, ехавший в голове обоза, поставил коня на дыбы, одновременно выхватывая из ножен меч.

Сказалась многолетняя выучка – не рассуждать, но делать.

Вороной заржал зло и отрывисто, когда три огромные рыси выпрыгнули на дорогу перед ратоборцем. Оборотни не ожидали, что их заметят так рано, потому не успели окружить всадника. Это его и спасло.

Рыси кинулись одновременно, мешая друг другу. Одна сразу же отлетела прочь с пробитой копытом головой, другая попыталась выбить человека из седла, но конь, приученный не бояться зверя и биться вместе с вершником, прянул в сторону. Острые когти хищника пропороли ногу наезднику и разодрали крутой бок жеребца. А в следующий миг Кресень уже слетел наземь и обрушил на оборотня меч.

Лесана выругалась так, как не приличествует не то что девке, но и пьяному мужику.

Полетела прочь рогожа со свёртка, в котором таилось оружие. Пока пальцы рвали узлы и завязки, девушка вглядывалась в частокол деревьев, высматривая нападавших.

– Кресень! Справа! – крикнула она, не отводя взгляда от стелящихся за могучими стволами хищников.

Лют хлопнул себя по колену.

– К девке рвутся! Точно тебе говорю!

По голосу судя, он был возбуждён и сожалел, что не может наблюдать схватку.

Тот же миг, словно в подтверждение его слов, пронзительно и тонко завизжала Белава. Два кота запрыгнули на подво́ду[17], в которой она ехала, а отбивавшийся от наскакивающего зверя ратоборец не мог им воспрепятствовать.

Обережница перемахнула через бортик возка. На неё из сосняка стрелой вылетел таящийся до этого мгновения хищник. Лесана шарахнулась в сторону, тут же развернулась и опустила клинок. Зверь взвизгнул и покатился окровавленным клубком под телегу.

Краем глаза обережница увидела, как оборотни сорвали с обоза Белаву.

– Кресень! Девка! – закричала Лесана. – Девку уносят!

Увы, Кресеню было не до девки: на него, щерясь, наседал здоровенный пятнистый кот, с лап которого сыпались на землю мерцающие зелёные искры. Силён-то как!

Лесана сызнова грязно выругалась и понеслась в чащу, туда, куда рыси уволокли Белаву. Обережница ломилась через густой ельник, свободной рукой защищая глаза от упругих ветвей, хлеставших по лицу и плечам, цеплявшихся за одёжу, мешавших бежать и смотреть. А в голове билось: «Уйдут, уйдут, уйдут!»

Девушка краем уха слышала удаляющиеся крики, хриплое ржание напуганных лошадей.

– Стой! – рявкнули сзади и схватили