Воин-Врач VI - Олег Дмитриев

вибрирующий бархатный бас архиепископа. По жёстким скулам и изрезанным морщинами и шрамами щекам Стиганда Секиры текли слёзы. Он смотрел на Бога. Он видел его своими глазами. Как и любой здесь.

— Благодарим тебя, Великий! Те, кому ты и равные Тебе сохранили жизни, навсегда запомнят этот день и поведают о том детям, а те — своим детям. Вера и память продолжат жить вечно, как Мировое Древо, как ду́ши тех, кто приближал этот день, но не дошёл до него по земле, уйдя на небо. Как свет Солнца, как хлеб, что Ты даёшь нам.

Гул старого викинга вышел на какой-то реактивный уровень, роняя людей на колени сотнями. А потом навалилась резкая, внезапная тишина. Потому что из-за холма, в недостижимой далёкой выси, показались ангелы. И пошёл дождь.

— А не будет ли в том обиды Им, княже? — заметно робея, спросил-таки Лешко?

— Чем же? Тем, что вера в Них запылает с новой силой, как долгожданный костёр в непроглядной зимней мгле? Тем, что славу и хвалу Им станут петь тысячи? — уточнил Чародей.

— Ну да, пьяв ты, конечно. А точно надо пове́ьх одёжи ещё и исподнее натянуть?

— Вы, братцы, суть ду́ши павших героев. На ваших крылах и они полетят над живыми, последние приветы передавая да волю Божью. Никак нельзя, чтоб хоть пятнышко тёмное нашлось. Хоть и не шибко вас видно будет, но черноты не допусти мне, понял?

— Сделаем, княже! — Ика́й ударил кулаком по левой стороне пусть не широкой, но крепкой груди.

Дождь был из хлеба. Зерно, крупное, чистое, одно к одному, падало с небес, щедро разбрасываемое воздушными сеятелями. Мы переживали, конечно, как бы не посекло, глаза не попортило зрителям, набрав скорость с высоты, но теперь успокоились. Дураков совсем уж дурацких не нашлось, и рефлексы у всех работали, никто не поймал зёрнышка глазом. В раззявленные рты попало многим. Да, всё поле засеять не совсем получилось, не специалист я ни в аэродинамике, ни в посевны́х работах, не смог точно рассчитать нужную высоту пролёта и скорости его не знал. Но и так вышло чудесно.

Три белокрылых фигуры небывалых размеров, которых до сих пор тут видели единожды, и лишь те, кто присутствовал при моменте, когда Дувр становился Аннарю́сом, проскользили над полем, сбросив мирный наконец-то груз, и влетели в начавшее уже рассеиваться дымное облако. Бело-багряный дым на фоне тёмно-синего неба завертелся водоворотами слева и справа от каждой из них. И это было очень, очень красиво и величественно.

Глава 22

К знакомым берегам

Прощались в устье Ставр-реки. Местные, веками звавшие её на здешний лад, Стур, всё чаще пользовались нашим вариантом произношение, хоть у них и получалось ни то, ни сё, то Стаур, а то и вовсе Стауэр. Поди знай теперь, в чью честь назовут самую известную башню Лондона и мостик при ней. И построят ли их вообще, кстати говоря. Малкольм вполне мог сделать столицей любой из городов севернее, а то и вокруг Кентербери развернуться. Места ему там нравились. Памятные были.

Инга продолжала кататься на полюбившемся креслице, но хоть ногу теперь держала нормально, на подножке, а не том длинном подлокотнике, выставив вперёд, как дуло пушки. Швы я снимал сам, не уставая поражаться скорости заживления. До белой королевы меня так удивил, помнится, только Кузьма, наставник юных негодяев. Как-то они там? Мысли о доме всё чаще приходили и задерживались надолго. И впрямь загостились мы в чужих краях.

Много хороших и добрых слов сказали нам и чета монархов, и архиепископ, и старый друид. Говорили и кончанские старосты, или как тут называли глав районов и поселений, и старейшины кланов. Самуил, торговец разным товаром, так и вовсе разрыдался от нахлынувших чувств. И мы со Всеславом почти верили в то, что природная жадность среди них была не самым сильным. И зависть. Потому что с нами отправлялся не он, а его двоюродный брат по имени Моисей, который едва не разломал нам с князем все устоявшиеся каноны восприятия иудейского племени. Мойша был лысым, нос имел сломанный до полного национального сглаживания, кулаки пудовые, плечи почти как у Гарасима и взгляд, вполне подошедший бы молодому Ставру Черниговскому. Вот, говорю же — загостились.

Отплывали на рассвете. Или отходили, но в этом времени, кажется, у мореманов ещё не было такого строгого разделения на тех, кто ходит, и то, что плавает. Отвалили, короче говоря, и дело с концом.

— Долго ходить? — спросил у Рыси за моей спиной Эдвин Дикий.

Клайд попросил подвезти родича до Рюгена-Руяна, чтоб продолжить налаживать и крепить религиозные и прочие связи, заброшенные давным-давно. Очень, как выяснилось, зря заброшенные. Друид изо всех сил старался изучить нашу речь, и наверняка должен был вскоре освоить её, но у него пока выходило скорее забавно, чем понятно.

— Это смотря куда, — рассеянно отозвался Гнат, внимательно вглядываясь в высокую линию прибрежных скал, — если до ветру, то недолго.

— Уэтер? Оу, уинд! Зачем уэтер? — растерялся английский турист.

— Два! Ту, поня́л? — воевода, как настоящий военный, продублировал жестами, показав два пальца, по-черчилльски. — Ту дня, и будем у берегов Генриха.

— Поня́л! — кивнул с готовностью бывший Дуврский, а теперь Аннарю́сский язычник.

— Молодцом, что поня́л. Ох и тяжко с вами, с немцами! — тяжело вздохнул Рысь.

С интуристами было больше весело, чем тяжко, это Гнатка врал. Слушать их басовитое, но неуверенное исполнение простых русских слов было очень забавно. И мужиками оба оказались вполне компанейскими, хоть Моисей и не был внешне похож на весельчака. Когда, как водится в любом сложившемся коллективе, тем более мужском и военном, его, как новенького, принялись задирать, он терпел и отмалчивался довольно долго. Наши ещё смеялись, говоря, что с именем не промахнёшься: можно и Мойшей, как князь-батюшка, звать, и Мишкой, и просто «эй ты, лысый!». С автором последнего спорного варианта они разбили друг другу морды быстрее, чем их успели разнять. Со стороны смотрелось, будто коты болотные слетелись: моргнуть никто не успел, а уж только шерсть во все стороны. Ну, или красные брызги, как в тот раз. Это при том, что наш-то Степан-шутник был из Ти́това десятка. Получив щедро отгруженных комплиментов и затрещин от Ти́та и Гната, мужики пожали друг другу руки, отмыли юшку с наливавшихся багрянцем морд, и теперь сидели за одним веслом, слова разучивали русские. Даже приличные, в основном. И Стёпка первым закипал, когда Мойшу пробовал задирать кто-то ещё. А его кипятить было очень чревато.

До побережья, которого так и не