Заморыш - Дмитрий Шимохин

class="p1">И тогда знания из будущего про отпечатки пальцев мне помогут не больше, чем представления об устройстве атомной бомбы. Против полицейской системы работает только другая, своя система.

— Усек, — сказал я жестко, подводя черту. — Значит так. Надо место менять. Под мостом мы как на витрине — любой дух найдет, а шпик срисует. Нужна нора поглубже и потише. И, пока не переедем, с добычей не светить.

Мы двинулись дальше, в темноту, унося на плечах ворованный чай и тяжелое, как могильный камень, знание: в этом городе даже на крыс есть свои хищники.

Своды моста встретили родной сыростью и амбре, которое теперь казалось ароматом домашнего очага. Сивый с облегченным стоном, похожим на выдох парового котла, сбросил ношу на грязный песок. Холстина глухо ударилась о землю — звук вышел тяжелым, плотным, так звучит настоящее, полновесное богатство.

Вокруг серело. Питерское небо наливалось цветом грязной половой тряпки, обещая скорый и промозглый рассвет — самое время для тоски и ревматизма.

— Надо глянуть, чего мы там, — хмыкнул Кремень и тут же принялся развязывать узлы.

Мы молча уставились на сокровище.

Два пуда «кирпичного» — черные, плотные плитки, спрессованные в камень. Выглядели они как куски сланцевой породы, которой только мостовые мостить, но на деле это была твердая валюта. Чай, который не портится, не мокнет и всегда в цене у простого народа. Золотой стандарт нищеты.

Рядом пестрело десятка два бумажных пачек: «Царский», «Байховый», «Фамильный». Товар деликатный, господский. Легкий по весу, неподъемный по цене.

И россыпь веселых жестянок. «Георг Ландрин». Монпансье. Штырь, не утерпев, тут же вскрыл одну, и теперь за его щекой перекатывался леденец, а на чумазой физиономии блуждала блаженная улыбка клинического идиота.

Плитка «кирпичного» легла в ладонь, приятно холодя кожу. Добротно. Но радости не было. Вместо триумфа внутри росло четкое понимание: мы сидим не на мешках с чаем, а на бочке с порохом, к которой уже поднесли фитиль.

— Налюбовались? — Взгляд уперся в переносицу Кремня. — А теперь собирайтесь. Уходить надо. Насовсем.

Пахан, который уже примеривался, куда бы припрятать мешки в нише опоры — обустроить уют, так сказать, — замер.

— В смысле — уходим? — Бычья шея напряглась, выдвигая челюсть вперед. — Ты, Пришлый, не гони. Это мое место. Я его два года держал, каждую крысу тут в лицо знаю. Тут Лавра рядом, там огольцы по праздникам сшибают столько, что купцы завидуют. Река, опять же, под боком… Куда идти-то? В чисто поле, задницу морозить?

— В тюрьму. — Ответ прозвучал буднично, как прогноз погоды. — Если останемся — прямая дорога на каторгу.

Пришлось встать, отряхивая с колен песок и остатки иллюзий.

— Сам подумай, Кремень! Никифор нас срисовал. Он тебя как облупленного знает. Знает твою рожу, твой новый пиджак, знает, что ты под этим мостом живешь, как жаба в болоте.

— Так я ж ему заплатил! — Праведное возмущение в голосе пахана могло бы разжалобить камень. — Мы в расчете!

— Он мент… тьфу, он околоточный. Его слово стоит ровно столько, сколько звенит у тебя в кармане. Сегодня он взял с тебя рубль за ночное шатание. А утром придет лавочник в участок. Расскажет, что у него вынесли товару на сотню целковых. И что замок вскрыли, не разбив.

Шаг вплотную, глаза в глаза.

— Это, друг мой ситный, уже иное. Начальство начнет Никифора дрючить во все щели: «Найди воров!» И что он сделает? Вспомнит нас. И поймет: вот они, голубчики. Придет сюда с нарядом городовых, возьмет тепленькими, еще и медаль получит. Твой рубль его не остановит. Рубль он уже пропил.

Кремень побледнел под слоем копоти. Железобетонная логика крушила его мир. Уютное феодальное владение под мостом рассыпалось в прах.

— И… куда? — Голос вожака дрогнул, дав петуха. — У нас добра — воз. Не на горбу же по городу таскать, как цыгане.

Глава 20

Глава 20

— У нас добра воз. Не на горбу же по городу таскать, как цыгане, — возмутился Кремень.

— Добра много, жизни мало. Добро сейчас перепрячем. Вон хоть в ту яму, где сваи гнилые, завалим мусором — день пролежит, чай не сахар, не растает. А сами пойдем искать новое жилье.

Взгляд скользнул по нашей грязной, продрогшей и уставшей компании. Воинство апокалипсиса, право слово.

— Хватит сыростью дышать. Чердак искать будем. Или подвал сухой в доходном доме, где черного хода нет или он заколочен. Чтоб стены были, крыша, и чтоб ни одна собака в погонах не знала, где «Лиговские волки» ночуют. Волка ноги кормят, Кремень. А того, кто на жопе сидит, потчуют баландой.

Пахан с тоской обвел взглядом закопченные своды. Это была его нора. Плохая, холодная, вонючая, но своя. Он врос в эту грязь.

Потом посмотрел на мешки с чаем. На мою спокойную, не обещающую ничего хорошего физиономию. И махнул рукой, прощаясь с прошлым.

— Твоя взяла. Валим. Штырь, завязывай мешки, хватит жрать. Шмыга, буди остальных. Сивый… готовь хребтину. Переезд у нас.

Шмыга, зябко кутаясь в обноски, кинулся к «детскому саду». Малышня спала, сбившись в один живой клубок под грудой прелого тряпья — так теплее.

— А ну, подъем, мелюзга! — Шмыга безжалостно затряс верхнего. — Вставай, Кот! Рыжий, глаза протри! Облава скоро, атаман уходить велел!

Мелкие зашевелились, захныкали. Из-под тряпок высунулись заспанные, чумазые мордашки. Глаза у всех были одинаковые — огромные, полные привычного страха. Самый младший, тонко шмыгнул носом и тут же закашлялся — сухим, надсадным лаем.

— Не ори. — Я подошел и положил руку на плечо Шмыги. — Дай им прийти в себя.

Посмотрел на Сивого. Тот уже вовсю ворочал камни у дальней опоры. Там, в глубокой яме между гнилыми сваями, вечно стояла вонючая жижа. Самое место для клада — ни один приличный человек туда и палкой не ткнет.

— Давай, Сивый, — скомандовал я. — Кирпичный чай в самый низ, в холстину оберни и рогожей прикрой. Сверху — мусором и битым кирпичом. Оставим только две плитки, да господского не много. И жестянки ландрина припрячь, нечего ими на улице звенеть, одну возьмём.

Пока Сивый, кряхтя и обливаясь потом, хоронил наше «золото», Штырь возился у костра.

— Слышь, Пришлый… — обернулся он ко мне, и в его глазах я увидел не просто голод. — Мы ж того… со вчера не жрамши толком. Чайник-то