Заморыш - Дмитрий Шимохин

Я глянул на Кремня. Тот сидел на корточках, тупо глядя, как Сивый заваливает камнями ухоронку. Вид у пахана был вымотанный — адреналин ушел, оставив усталость.

— Ладно, — кивнул я. — Руби чай! Но чтоб без костра, углей хватит.

Штырь преобразился. С хищным хрустом отломал кусок от «кирпича» прессованного чая. Бросил в кипяток. Туда же полетели остатки сахара.

Спустя минут десять мы сидели кругом. Закопченный чайник передавали по кругу — по глотку каждому. Обжигающее, горькое варево, пахнущее дымом и дешевым байховым листом, ударило по пустым желудкам, разгоняя кровь. Мы делили хлеб и сухари с рыбой, которую мелкие пожарили на костре, пока нас не было. Это был странный завтрак.

— Все. — Я первым поднялся на ноги, чувствуя, как тепло чая медленно возвращает волю к жизни. — Сивый, мешки на плечо.

Набережная встретила нас холодным, пронизывающим до костей туманом, который выползал из каналов, как белесое чудовище. Город просыпался. Где-то вдалеке выли фабричные гудки, зовя работяг к станкам. Слышался перестук копыт по брусчатке — первые ломовики везли товар.

Мы текли вдоль стен, стараясь слиться с серой массой прохожих. Нас обгоняли мастеровые в замасленных кепках, кухарки с корзинами, сонные лавочники. Никто не смотрел на стайку оборванцев. В этом городе нищета была настолько привычной, что превращалась в плащ-невидимку.

Только я чувствовал в кармане тяжесть кастета и ключей.

— Не отставать! — прошипел Кремень, когда мы свернули в лабиринт проходных дворов. — И рожи попроще сделайте. Мы — артель. Идем на поденную работу. Поняли?

— Поняли, — за всех ответил Шмыга.

— Вон, гляди! — Кремень ткнул черным пальцем в провал подвального окна, откуда несло могильной сыростью и безысходностью. — Бывшая угольная. Сухо, тепло…

— И вход один, он же выход, — бросил я на ходу, даже не удостоив дыру взглядом. — Придут, захлопнут крышку — и будем там мариноваться в собственном соку, как шпроты, пока не сдохнем.

Следующим лотом шла заброшенная баня.

— Там грибок на стенах такой — хоть косой коси. Через неделю будем легкие по кускам выплевывать. Мне дом для чахоточных не нужен.

И я нашел его.

Над Воронежской улицей кирпичным айсбергом навис доходный дом купца-застройщика, чья фамилия давно стерлась с фасада вместе со штукатуркой. Пятиэтажная махина, испещренная дворами-колодцами, опутанная лабиринтом черных лестниц, населенная безликими жильцами.Идеальный муравейник, где пара лишних муравьев растворится без следа.

— Туда.

Пахан задрал голову, присвистнув от масштаба.

— Высоко. Но там…

Договорить он не успел. В темном зеве подворотни, перекрывая единственный проход своей монументальной тушей, материализовался дворник.

Не человек — голем, идолище поганое, слепленное из бороды и грязно-белого, хрустящего фартука. На груди тусклым золотом сияла медная бляха с номером. В руках он сжимал метлу, и звук шшших-шшших несся по мостовой. Просочиться мимо этого цербера было так же реально, как пройти сквозь кирпичную кладку.

Вжавшись в выступ стены, я дернул мелкого за ухо.

— Штырь. Твой выход. Вон там, в соседнем дворе, видишь помойку? Давай громко. Истерично. Чтоб этот боров туда ускакал, забыв про метлу.

Штырь, осклабившись, кивнул и ящерицей скользнул в щель забора.

Через минуту утреннюю тишину разорвал вопль, от которого у добропорядочных граждан стынет кровь и сворачивается молоко. Наш талант, видимо, изобразил смертельную схватку двух мартовских котов, плавно переходящую в ритуальное убийство младенца.

Дворник застыл. Метла повисла в воздухе. Кустистые брови сошлись на переносице, скрипя от мыслительного усилия. Порядок на вверенной территории грубо нарушался. Инстинкт сторожевого пса сработал: глухо рыкнув что-то матерное, он развернулся и тяжелой рысью, громыхая сапогами, двинулся на звук, освобождая фарватер.

— Пошли. Бегом, но тихо.

Тенями мы метнулись через двор-колодец к обшарпанной, заплеванной двери с латунной табличкой «Для прислуги». Петли, смазанные вековой грязью, промолчали. Повезло.

Нас догнал Штырь, сияя улыбкой.

Началось восхождение. Лестница, узкая и крутая, пахла всем меню пролетарского Петербурга: пережаренным луком, кошачьей мочой, прокисшими щами и застарелым потом прачек. Под ногами скрипел песок. Пятый этаж. Ноги гудели, Сивый сопел, как порванные кузнечные меха, но пер мешки с упрямством осла.

Тупик. Дверь на чердак.

Массивная, обитая кровельным железом, перехваченная стальным пробоем. На пробое — висячий замок. Очередной привет от кустарной промышленности Глухова.

Кремень навалился плечом на косяк, сдирая известку.

— Заперто. Ломать будем? Грохоту наделаем — всех разбудим…

Я начал осматривать замок, обнаружив милую сердцу букву «Г».

— Зачем ломать? — Рука привычно нырнула в карман, и связка ключей отозвалась мелодичным звоном. — Мы не варвары. Мы — новые жильцы.

Шуршание — щелчок.

Дверь распахнулась.

Чердак был огромен. Целый мир под скатной крышей. Сквозь пыльные слуховые окна падали косые столбы света, в которых вальсировали мириады пылинок. Но главное — здесь жили трубы.

Толстые, кирпичные дымоходы, пронзающие пространство, как колонны языческого храма, были горячими. Жильцы внизу растапливали плиты, варя кофе и кашу, и это дармовое тепло поднималось сюда, скапливаясь под железом кровли.

Сивый, сбросив ношу, привалился спиной к теплой кладке. По его широкой, грязной морде расплылась улыбка абсолютного, наркотического блаженства.

— Теплынь… — прохрипел он, закрывая глаза. — Как на печи у бабки… Рай, братцы.

— Агась! — кивнул я, самому хотелось сползти по стенке. — Кремень, проверь окна. Штырь — тот край. Ищи выходы на крышу. Отсюда можно будет уйти верхом на три соседние улицы.

Пару минут мы осматривали окна, которые вполне открывались.

— Падаем, — разрешил я наконец, чувствуя, как ноги наливаются свинцом. — Отоспимся. А завтра притараним свое добро.

— Мы эти мешки по городу таскать замучаемся. Тут тебе не каторжный этап — верстовые столбы считать. Нарвемся на патруль с тюками — пиши пропало.

Он смачно сплюнул в пыль, целясь в невидимого врага.

— Слышь, Пришлый… Может, скинем все гамбазом? Ну, сразу. На кой ляд нам эти запасы? Мы ж не лавочники, чтоб за прилавком гнить. Сдали, куш получили — и гуляй!

Идея была здравой, хотя и отдавала трусостью. Вот только опт — это всегда потеря в деньгах, но выигрыш в скорости. А скорость сейчас была вопросом не заработка, а выживания.

— Есть тут один жук… — подал голос Штырь, заглядывая в рот вожаку с преданностью дворняги. — На Ямском торге сидит. Сидор Дормидонтыч. Старый пройдоха, клейма ставить негде, но берет все: от овса до краденых подков. Его там каждая собака в