Заморыш - Дмитрий Шимохин

— Раз знает каждая собака, — резонно заметил я, — значит, знает и полиция. И прикормлен он наверняка с обеих рук.

— Так он с легавыми вась-вась, — махнул рукой Штырь, словно речь шла о родне. — Платит исправно, потому и сидит.

В голове щелкнули счеты. Три пуда чая в розницу мы будем продавать до второго пришествия. Или пока нас за руку не поймают.

— Добро. Сходим пощупаем его. Как раз есть чего показать.

Немного еще посудачив, мы завалились спать. Все-таки бессонная ночь давала о себе знать.

Продрыхнув до обеда, начали с главного. Отобрали лучшее: плитку черного «кирпичного», звенящую, как камень, одну нарядную пачку «Царского букета» и банку «Ландрина». Завернули в грязную тряпицу, чтобы не светить. Сивого оставили вместе с мелкими.

Вышли аккуратно, так, что нас никто и не приметил.

Ямской рынок встретил густым, сшибающим с ног амбре. Пахло так, словно здесь одновременно скончались табун лошадей и табачная фабрика: навоз, деготь, прелое сено и дешевая махорка. Царство извозчиков. «Ваньки» и ломовые, степенные и рваные торговались за овес, мяли хомуты и ругались так витиевато, что уши сворачивались в трубочку даже у бывалых.

Штырь уверенно лавировал между телегами и горами сена, выводя нас к задворкам, где торговали табаком и всякой мелочевкой.

— Вон он, — кивнул мелкий.

В глубине покосившегося навеса среди тюков с самосадом восседал сухой, как жердь, старик — седой, с жидкой козлиной бороденкой и цепким взглядом водянистых глаз, в которых плескалась вековая хитрость. Вокруг него стояло облако ядовитой пыли: Сидор фасовал нюхательный табак и чихал при этом, как простуженный паровоз.

— Апчхи! — грохнул старик в огромный клетчатый платок, вытер слезящиеся глаза и уставился на нас. — Чего надо, босота? Милостыню у церкви просят,0 а тут коммерция!

— Здрав будь, Сидор Дормидонтыч. — Штырь изогнулся в поклоне с ужимками цирковой обезьянки. — Мы не за подаянием. Мы по делу. Товар есть. Деликатный.

Барыга высморкался с трубным звуком, спрятал платок в рукав и перегнулся через прилавок, хищно поводя носом.

— Показывай. Только быстро, не свети. И чтоб без глупостей — у меня свисток под рукой и городовой на прикорме.

Я развернул тряпицу. На прилавок легли наши трофеи: черный брикет, золоченая пачка и звонкая жестянка.

Сидор взял «кирпич». Понюхал. Поскреб ногтем, грязным и желтым от табака, словно коготь стервятника.

— Солдатский… — прошамкал он пренебрежительно. — Грубый лист, солома прессованная. Дрянь. Таким только сапоги красить да тараканов травить.

Рука скелета потянулась к «Царскому». Помял пачку, взвесил на ладони.

— Может, и чай, — скривился он, будто хлебнул уксуса. — А может, опилки в красивой бумажке. Вскрывать надо, пробовать. Кота в мешке не беру, я не барышня кисейная.

Жестянку с монпансье он даже в руки брать не стал, просто брезгливо щелкнул по ней костлявым пальцем.

— Баловство. Кому оно нужно? Разве что детям на потеху.

— Сколько? — хрипло спросил Кремень. Глаза его горели жадностью, в зрачках уже крутились рубли и штофы.

— А много у вас этого… добра? — Сидор прищурился, снова готовясь выдать залп.

— Два пуда кирпича! — выпалил пахан, забыв о торговой тайне. — Фунтов двадцать господского, разных сортов! И леденцов банок тридцать!

Старик снова чихнул — так, что подпрыгнула редкая бородка.

— Апчхи! Ну… Товар горячий, с душком. Риск, сами понимаете. Хранить надо, сбывать по мелочи… Возьму все. Гамбазом.

Он выдержал паузу, наслаждаясь моментом, как актер на сцене.

— За пять рублей.

Челюсть Кремня отвисла. Да и по лицу видно было, что он очень даже не против такой цены.

— Сколько⁈ — переспросил я тихо, но так, что Штырь попятился. — Я не ослышался, отец? Тут товару на полсотни, если не больше! Один «Царский» в лавке по два рубля за фунт идет! А «кирпич» — это ж валюта, он вечный!

— Так то в лавке! — Сидор злобно захихикал, и смех его перешел в лающий кашель. — В лавке, милый человек, документы есть, гильдия и печать. А вы мне краденое суете, еще теплое. Да скажите спасибо, что я городового не кликнул! Пять рублей — красная цена за ваш мусор. Не нравится — идите на Невский, в «Гостиный двор» сдавайте, там вас жандармы с оркестром встретят.

Грабеж средь бела дня. Один к десяти. Даже для барыги это был беспредел. Он видел перед собой малолеток и был уверен, что прижал нас к ногтю.

Кремень замялся. Взгляд его метался с меня на старика. Пять рублей жгли его воображение, как угли.

— Может… отдадим, Пришлый? — шепнул он, и в голосе звучала мольба. — Тяжело ведь таскать… А тут живая монета. Прямо щас, на лапу.

Я молча сгреб образцы с прилавка. Кирпич чая глухо стукнул о банку леденцов, словно ставя точку.

— Нет! — выдал я.

— Чего — нет? — опешил Сидор, не привыкший к отказам от шпаны. — Ты, паря, не борзей. Шесть дам, и это мой последний сказ, убыток себе делаю!

— Мы не на паперти, дядя. И по вторникам не подаем, чтоб тебе подарок на старость делать. Я лучше этот чай в Обводном утоплю, рыбам на потеху, чем тебе за бесценок отдам. Подавишься!

И ткнул в плечо застывшего Кремня.

— Пошли. Здесь рыбы нет.

— Совсем умишком тронулся! — зашипел нам в спину барыга, брызгая ядовитой слюной. — Приползете еще! Протухнет ваш чай! Сожрут вас крысы вместе с сахаром! Никто у вас, кроме Сидора, не возьмет, сгноите товар!

Мы вышли с рынка. Кремень был мрачнее тучи. Он чувствовал себя ограбленным — не барыгой, а мной. Пять рублей, пять счастливых билетов в пьяный рай, уплыли из рук.

Но я знал одно: если мы сейчас прогнемся, то так и останемся теми, кто таскает каштаны из огня для сытых упырей.

— Не ной, — бросил я не оборачиваясь. — Сдадим. Но не этой гниде. Найдем покупателя посерьезнее. Мы товар продаем, и хороший. Чуешь?

Кремень сплюнул и промолчал. Он пока не чувствовал. Он чувствовал только пустой карман.

Глава 21

Глава 21

Кремень сопел, с ожесточением пиная пыль.

— Зря ушли, — в десятый раз проскрипел он не оборачиваясь. — Ох, зря, Пришлый. Пять целковых на дороге не валяются. А теперь что? Ни денег, ни спину разогнуть. Солить нам этот чай, что ли,