Новый Разумный - Артемий Русов

нежно, по-матерински. Крис проваливается в них, будто в давно желанные объятья. Он не сопротивляется – это бесполезно. Пытается вспомнить что-нибудь значимое в своей жизни, но в голову лезут многочисленные разочарования, потери, потрясения… Такова она, жизнь в постутопии.

Звуки пропадают, но всего на миг: издалека доносится странный гомон. Он всё нарастает, и уже явно различается собачий лай.

* * *

Крис открывает глаза и резко садится, чувствуя, как кружится голова. Часто моргает, смахивая пелену сна, но та будто заволакивает реальность: вокруг клубится вязкий серый туман. И где-то там лает Найда.

Он оглядывается. Ничего, кроме тумана. Пошарив рукой возле себя, находит костыль и ставит горизонтально – пятка костыля проваливается в мокрый рыхлый грунт. Крис подтягивается, на удивление легко: по-видимому, сон придал сил. Нога почти не болит, только если переносишь весь вес прямо на нее.

Лай доносится откуда-то слева, и Крис решает идти туда. Но, сделав пару шагов, останавливается, пораженный увиденным. Прямо перед ним из гущи тумана возникает глухая серая стена.

Он протягивает свободную от костыля руку – ладонь ложится на гладкую холодную поверхность. Медленно поднимает взгляд. Стена уходит на несколько этажей вверх и пропадает в молочном тумане. Неужели…

Вновь раздается лай, теперь справа. Крис в нерешительности смотрит в ту сторону. Ведя одной рукой по стене, а другой вцепившись в ручку костыля, он движется на звук. Считает шаги: пять, шесть, семь…

На пятнадцатом рука проваливается в пустоту: стена исчезает. Едва не потеряв равновесие, Крис отступает назад и хватается за угол. Видимо, просто стена повернула.

– Найда! – кричит он, но собака, как будто не слыша, продолжает лаять.

Он выдергивает костыль из мягкой земли, чтобы сделать очередной шаг, и вдруг рука со скрипом скользит по мокрому стеклу.

Да ведь это дом, один из тех небоскребов…

– Если я не иду к городу, – говорит Крис, – то город…

Утренний туман понемногу рассеивается. Появляются силуэты высоких зданий вдоль улицы, высаженных возле тротуаров деревьев, припаркованных на обочине старых автомобилей.

Крис понимает, что всё это время шел по вскопанной клумбе. Кто-то решил посадить цветы? Осенью? А может, не клумба это, а грядка, и тут недавно собирали урожай? В любом случае выходит, что здесь есть люди. Нужно найти вход в этот дом.

Лай раздается совсем рядом, и Крис замечает на тротуаре застывший силуэт Найды, стоящей в десяти шагах от него. Она вытянулась, совсем как тогда на опушке леса, пристально смотрит на здание. Похоже, там и находится вход.

– Тише, Найда. – Крис, подойдя к ней, привычным движением касается лохматой морды. Его бьет мандраж. Собака, чувствуя это, замолкает и виновато поднимает голову, тыкаясь в дрожащие пальцы.

Входом в здание служит широкое, чуть приподнятое крыльцо со стеклянными запотевшими дверьми. Крис смотрит на них, и чем дольше, тем чаще колотится его сердце. Неужели так далеко от Стены – в самом центре мертвой Европы – живут люди? Он осознает, что за весь долгий путь не был уверен в этом до конца. Да что там, просто шел и шел, не думая, что будет в конце, кого там встретит. Шел, потому что позвали. Потому что ничего другого у него не осталось.

– Вперед, – говорит Крис и быстрым шагом, боясь потерять внезапно нахлынувшую уверенность, направляется к дверям.

В холле – шикарном, как и во всех небоскребах, построенных во времена утопии, – никого нет. Может, в такой ранний час все еще спят? Если те, кто здесь живет, способны спать… Крис, стуча костылем по мраморному полу, вспоминает один из разговоров с Бельским о неспящих, возможно живущих в глубине зараженной территории.

«Если около заповедника, – говорил Бельский, – то они могут заниматься собирательством, охотой. Может, даже выращивать овощи и разводить скот…»

«Все коровы, свиньи и прочие домашние животные тоже погибли от вируса», – вставил Крис.

«Ах, как я мог забыть, – пропел Бельский, распечатывая бутылку старой моры, которую принес Крис. – Тем не менее если есть люди, преодолевшие сон, значит, могут быть и неспящие хрюшки… Но мы ушли от темы. Я утверждаю, что в центре Европы могут жить такие же люди, как я, как моя жена, как мои немногочисленные соседи по несчастью».

Крис вспоминает, как начал тогда утешать друга. Говорил, что его несчастье совсем не несчастье, а наоборот удача, что далеко не каждый зараженный человек способен не спать всю жизнь и при этом здраво мыслить. Но неспящий, опрокидывая в себя очередной стакан моры, лишь морщился и отмахивался.

Позади, принюхиваясь, ходит Найда – слышно, как она сопит и стучит когтями по полу. Крис направляется дальше по этажу. И вот, пройдя коридор, он попадает в просторный зал, похожий больше на мрачный грот со свисающими с потолка хрустальными люстрами- сталактитами. Свет проникает сюда сквозь высокие запотевшие окна, расположенные на одной из стен, но этого явно не хватает: в зале царит полумрак.

На полу разбросаны какие-то темные бугорки. При их виде Криса пробирает: это что, маленькие спящие люди?

Рядом скулит Найда, мокрым носом задевает руку. Теперь собака не спешит вперед, всё время держится сзади.

Крис заставляет себя сдвинуться с места. Переставляя костыль так, чтобы не создавать шума, он подходит к одному из бугорков. Вблизи тот оказывается ребенком лет двенадцати, обмотанным с головой серым тряпьем. В полумраке кажется, что он шевелится. Дышит, думает Крис, сверху вниз глядя на спящего.

Обернувшись на Найду – та сидит в дверях, скорбно опустив морду, – он осторожно опускается на одно колено и протягивает дрожащую руку к ребенку. Аккуратно, боясь потревожить, задевает плечо – оно оказывается очень худым, острым.

– Эй, – шепчет Крис, но ребенок не отзывается. Тогда он решается чуть тряхнуть его, но и это ничего не дает. – Пожалуйста, проснись! Я прошел очень длинный путь и…

Приходит мысль, что он обращается не к тому. Подняв голову, он ищет кого-то повзрослее, но здесь, похоже, одни дети.

Что-то щелкает, и рука Криса, лежащая на плече у спящего, проваливается внутрь. Он отскакивает, с грохотом роняя костыль, изо всех сил отползает назад, в ужасе смотря на потерявшее форму тело, пока боль в покалеченной ноге не заставляет его остановиться. Шумно дыша ртом, он озирается, представляя, как дети, лежащие вокруг по всему залу и теперь разбуженные шумом, медленно поднимаются, как серое тряпье свисает с их длинных и неимоверно худых рук, как они тянутся к нему, как…

Но темные бугорки неподвижны. Покой спящих словно не был потревожен: никто не шелохнется, ничего не проворчит в полусне.

Найда, тихо скуля, проходит в зал