Новый Разумный - Артемий Русов

удивляется беспокойству Найды – собака до сих пор продолжает рычать. Наклонившись так низко, как только позволяет костыль, он пальцами дотягивается до ее головы, пытается погладить, но та, фыркнув, устремляется вперед и исчезает в густой траве.

«Что же ты увидела? – думает Крис, ковыляя следом. – Очередную стаю? А может, что еще хуже – дронов?»

Он трясет головой, отгоняя эти мысли. Сейчас не время думать о плохом. Впереди – город. Впереди – надежда на спасение.

Но кто будет спасен? Человек Разумный? Или неспящие? А может, только он сам, Крис? Он всё лелеет надежду на исцеление и возвращение домой…

За время пути старика уже не раз посещала мысль, что те, кто отправил радиосообщение, действительно нашли лекарство от вируса Сарса. Что там действительно существует лаборатория, о которой всё ходят настойчивые слухи… Но если ученые из этой лаборатории теперь имеют иммунитет, то почему сами не вышли к Стене? Почему не наладили двухстороннюю связь с внешним миром? Зачем нужно было именно приглашать? Разве они не знают, что сейчас творится на планете, какие гости могут внезапно нагрянуть? Да и нагрянули…

Ногу пронзает боль. Со вскриком Крис падает в траву, пытается дотянуться до больного места, но от этого становится только хуже. Он кричит, из глаз текут слезы. За что, черт возьми, за что?!

«Зачем я ушел от чокнутого церковника? – думает Крис, когда становится чуть легче. – Почему не остался? Сам себе подписал приговор. С этой ногой, ясно было, не дойду, а теперь еще и заражен… наверняка заражен. Почему же, почему не остался? Рой дронов той ночью летел именно в город. Они же камня на камне там не оставили… Зачем помогать тем, кого уже и так нет?! Зачем, как на поводке, иду на их зов?»

Теплое частое дыхание ударяет в левую щеку, но у Криса нет сил даже голову повернуть. Он лежит неподвижно, как парализованный. И тогда – уже с другой стороны – раздается жалобное поскуливание, что-то влажное тычется в лоб.

– Ну всё, всё. – Крис отводит рукой морду собаки. – Привал. У нас привал.

Он лежит на свернутом, почти пустом вещмешке. Найда, положив морду на лапы, устроилась рядом, теплым боком прижалась к больной ноге.

Солнце уже зашло, и на западе – за городом – виднеется лишь его бледное сияние. Прямо над головой на стремительно чернеющем небе загораются звезды, и яркая луна с чуть надкушенным краем медленно взбирается по ним.

– Мы почти дошли, – говорит Крис, ни к кому не обращаясь, но Найда, будто отвечая, тихонько бурчит. – Помню, заповедник был обнесен забором, его постоянно охраняли. А сейчас – где этот забор, где охрана? Лишь огромное заросшее поле.

Трава вокруг шелестит, будто подтверждая его слова.

– Я ездил сюда, когда был ребенком. Мы с отцом ходили по туристическим тропам. Хорошо помню, как он рассказывал о разумности некоторых видов животных – отец был зоологом и специализировался именно на поиске разума среди фауны. Вообще он считал, что все животные разумны. Не в том смысле, что их можно научить читать, писать…

В небе мелькает яркая точка. Крис настороженно хмурится, думает, может, звезда упала. Найда вновь негромко бурчит, и он продолжает:

– Отец рассказывал много интересного. О том, какие виды зверей признали осознающими себя как личность еще в двадцатом веке: орангутанов, шимпанзе, горилл, дельфинов, слонов. Выявляли это так: ставили перед животным зеркало и делали у него на морде цветную отметину. Если зверюшка пытается ее стереть, глядя на свое отражение, – значит, осознает… Но это всё же не доказывало их разумность. Самым неоспоримым критерием и тогда, и сейчас является способность к абстрактному мышлению и творчеству. Ну и, может быть, коэффициент энцефализации.

Тем не менее иногда отец ставил под сомнение существование разума вообще. Он приводил следующий довод: если на нашу планету прибудут лохматые четвероногие существа, способные к общению, но напрочь лишенные творческого дара – сочтем ли мы их разумными? А если наоборот: неразговорчивые, как звери, но создающие великолепные произведения искусства? Что тогда? Кого считать разумным? Всех или никого?

Найда, уловив вопросительную интонацию, снова бурчит.

– Ну вот, – говорит Крис, улыбнувшись, – просто ты не можешь сказать, есть у тебя абстрактное мышление или нет.

Где-то рядом трещит сверчок, а из леса доносится редкий перестук. Наверное, припозднившийся дятел.

– А некоторые придерживаются мнения о том, что разум есть способность выражать свои мысли, – продолжает говорить Крис, чувствуя, что глаза закрываются сами собой. – Но ведь это чисто человеческая трактовка, так?.. Другой критерий разумности – социализация. Воспитанный вне социума человек, хоть и носит гордое название homo sapiens, никак не может обладать разумностью, даже если все предпосылки к этому у него есть: необходимое соотношение массы мозга и массы тела, собственно сама структура мозга, а значит, и абстрактное мышление. Есть оно у тявкающих детей-маугли, а? Или тоже появляется лишь в процессе воспитания человека человеком?

Найда, ворча и ерзая лапами, отворачивается, будто потеряв интерес к разговору.

– А Новые? – всё рассуждает Крис с закрытыми глазами. – Они рождаются уже социально оформленными… Нет, конечно, не рождаются – их выращивают, но всё же из утробы Завода выходит взрослый человек. Его никто не воспитывает, никто даже не учит языку: он знает сразу всё, кроме будущей профессии. Странно, почему бы и ее не закладывать генетически? Хотя, кажется, и закладывают, но лишь предрасположенность к той или иной…

Небо уже совсем потемнело, но большая и небывало яркая луна так хорошо освещает поле, что можно разглядеть каждую травинку.

«Ведь я не дойду, – думает Крис, разлепив один глаз и повернув голову в сторону города, где макушки высоток чернеют над травой. – Мне бы просто подняться…»

Он бросает взгляд на ногу. Та под штаниной перемотана тряпицами, отчего кажется разбухшей. Хорошо хоть, нет перелома – разве что несколько трещин в кости. Но, по правде говоря, от этого не легче.

Что дальше? Остаться здесь, в траве, когда позади несколько тысяч километров пути? Остановиться у самого порога, когда там, в мертвом небоскребе, в одной из пустых пыльных комнат лежит тот, кого считал сыном? Глеб… Что же будет с Журавлем, когда он узнает о твоей гибели?..

«Я не могу, – думает Крис, видя перед собой улыбающееся лицо Глеба. – Прости меня, я поступил безрассудно, отправившись сюда… и взяв тебя с собой».

Стрекот сверчка теперь слышится всё реже, но с каждым разом – объемнее. Шум ветра и шелест травы становятся монотонными, а стук, доносящийся из леса, – глухим. Звуки эти обволакивают, как прохладная простыня: уютно,