Русь непокоренная. Нашествие - Денис Старый

Лисьяр же быстро нашёл направление. Шли быстро. Когда уже точно стало понятно, куда ведут следы, ускорились и перешли на бег.

— Следы крови? — даже испуганно спросил Лисьяр, указывая пальцем на алые пятна на белом снегу.

Я сжал кулаки. Если это кровь Лихуна, и он не остановил лазутчика, то уже можно считать, что мы в состоянии войны с соседями. Наверняка шпион расскажет столько интересного, что даже осторожный и хитрый Вран тут же решится напасть.

Капли крови попадались ещё метров сто в лесу.

— Тут Лихун! — выкрикнул Мстивой.

Я тут же побежал к нему. И с каждым шагом понимал, что человек, оставивший столько крови, ранен очень серьёзно. Капли сменились сплошной алой линией, которая вела…

Лихун, облокотившись о дерево, сидел неподвижно. Внизу, у его бока, постепенно расплывалась алая лужа.

От автора:

Череда неприятностей превратила жизнь оперуполномоченного Петрова в ад. Как оказалось, это не так страшно, ведь и в Аду тоже нужны сотрудники уголовного розыска. https://author.today/work/272786

Глава 19

Москва

8 января 1238 года

Москва жила своей жизнью. Легкой, беззаботной. Война? Да, слышали. Но стены города велики, а дружина прославленного Филиппа Няньки сильна, как никакая иная. Хлеба же хватало, к зиме припасли. И, в отличии от неурожайных лет, бывших еще пять год тому, московские пашни, полоска черной земли у города, дала хорошее зерно. Хватило бы и на год с лишкой. Так чего же печалиться?

— Говорят, что и у великого князя таковой дружины нету! — говорили москвичи, убаюкивая себя, убеждая, что все под пристальным вниманием воеводы и княжича.

— Откель быть-то дружине у великого князюшки-то? Почитай, что большую часть и положил под Коломной, — отвечала всегда словоохотливая бабка, за то и прозванная, Молвушей. — Одно плохо, что торговлюшка замерла. И зимой бывало захаживали торговые гости, а нынче, так и нет.

— Это да… — соглашалась с бабкой вдова Салоха.

Она всегда соглашалась с Молвушей. К кому еще ходить и дитей изводить вдове, которая и молодая и уж больно сладострастная, а мужика убили еще во время участия того в походе против мордвы, уж более трех летов назад.

— А ты чего енто, Салошка, угодлива така? — заинтересовалась бабка Молвуша. — Али чего снова понадобилось?

— Да и ничего, — растеряно сказала Салоха.

— А, ну, ступай со мной, кабы не услыхали иные.

Молвуша, которую в некоторых, особенно в женских, кругах, считали «бабьей ведьмой» и не самой слабой на всю Москву и ее округу, еще и свахой была. И уже знала, что Салоха положила глаз на одного завидного мужа.

— Ничего? Али я не узрела очи твои похотливыя? Ты думать о том забудь! Кузнец тот в печали превеликой, на баб и не глядит, — сказала Молвуша.

— Как есть, ведунья! Откель ведаешь, с чем я пришла до тебя? — удивилась вдовица.

— А на то Господа спрашивать нет нужды, и без того понятно. Не ты така, вдоволь вас до Акима кузнеца, — сказала Молвуша и покачала головой осуждающе.

Мимо проходил сотник дружины воеводы, Алексей. Еще тот похатливый блудник. И Салоха расплылась в улыбке, завидев одного из своих полюбовников.

Алексей же и не заметил вдовицу, с которой только два дня назад сено приминал. Прошел мимо, лишь чуть кивнув головой, приветствуя Молвушу. Он шел в кузню, что выделили пришлому зело умелому кузнецу из Рязани, Акиму.

Сотник московской дружины Алексей раздражённо протискивался через толпу из десяти, или даже более, молодых девиц. Нет, в других бы обстоятельствах вот так потереться о женские телеса для сотника было бы даже в радость. Но…

Алексей любил свою жену и каждый раз корил себя, что согрешил и вновь прелюбодействовал. Так что тайно сотник даже больше уважал старых богов, которые позволяли многожёнство. Ну не хватало этому любвеобильному мужчине одной женщины.

Тем более что его жена в последнее время уж слишком раздобрела. Сотник-то жил в достатке, воевода Филипп Нянька своих подручных серебром не обижал. Да и кое-какое дело имелось. Жена под прикрытием своего мужа промышляла торговлей.

А Москва расцветала. Вот по мере того, как строился Владимир, как богатело княжество, стоящее на перекрёстке дорог, Москва всё больше росла да преображалась. Того и гляди, через лет так пятьдесят могла бы по числу торговых сделок сравняться с Новгородом Великим. Впрочем, возможно ли это!

— Да что ж вы, девки, столпились? — девичья банда не уступала, не пропускала вовнутрь кузни боярина Алексея.

— А ну, девки, расступись! — скомандовала одна девица.

Она была как бы не на голову выше всех остальных и телесами удивительна. Назвать её толстой никак язык не поворачивался, но девка была высока да могуча.

Девушки тут же расступились, с обидой посмотрели на Алексея.

Сотник не сразу зашёл в кузницу — сперва оценил ту картину, коей девицы любовались. Могучий, вспотевший, с перекатывающимися мышцами, за наковальней стоял кузнец Аким. Рядом с ним был его сын, Еремей. Парень пусть и уступал в объёмах своему отцу, но также имел широкие плечи и сильные руки. А ещё Еремей был чернявым, с пригожим ликом, что и не каждая девица имеет такой.

Так что девки баловались — частенько прибегали посмотреть, как могучий кузнец-красавец и его сын-пригожун работают в кузне. А потом каждая из них пойдёт серебро собирать, чтобы до знахарки сбегать да приворот какой купить.

В основном, конечно же, пользовался вниманием девиц Еремей. Однако некоторые девицы, скрывая от своих подруг, заглядывались на Акима.

Эти два кузнеца, отец и сын, появились в Москве недавно. И городские девки, не осознавшие, что идёт великая война, только лишь дивились да восхищались. А ещё в Москве все верили, что такие могучие воины, что есть в дружине Филиппа Няньки, любого ворога одолеют одной левой.

— И ты пришёл полюбоваться? — не по-доброму пробурчал кузнец Аким, завидев сотника Алексея.

— Ну, если только девицами, — ухмыльнулся воин.

— Мало тебе вдовиц? — всё так же угрюмо спросил кузнец.

Алексей уже привык к тому, что Аким никогда не улыбается и всегда словно бы злой. Но он же и видел, что человек этот наполнен горем и жаждой мести. Он уже не живёт, чтобы радоваться жизни.

Алексею искренне было жалко Акима, его семью, погребённую под пеплом Рязани. Но не из-за жалости сотник считал Акима и его сына своими друзьями. Такого кузнеца, каким