Герой Периферии - Влад Лей

Буквально вчера мы разгромили два мех-кулака этих фанатиков.

Кретины решили, что им под силу взять планетарный аванпост, где располагались мои бойцы.

Мало того, что вражеские мехи были потрепаны прошлой схваткой (из которой, к слову, сбежали и долго блуждали по лесам, пытаясь скрыться), так еще и вместо того, чтобы просто свалить, они зачем-то полезли на аванпост.

На их беду мои корабли как раз были на орбите, так что пока фанатики завязли на подходах к аванпосту, мы высадились у них в тылу и ударили в самый неожиданный для противника момент.

Бой завершился уже ближе к вечеру. Из двух мех-кулаков удалось взять четырех пленников живыми. Остальные либо были убиты во время боя, либо сгорели заживо в своих машинах, сражаясь до последнего.

Сакурон, как я помню, просил выпустить его людей. Будь он сговорчивее и расскажи все, что меня интересовало, скорее всего так и было бы, но он оказался тем еще упрямцем, и потому цацкаться с его «ручными крысами» я не собирался.

Орденцев уничтожали во время их отступления. Бомбили, когда они пытались добраться до своих кораблей. Корабли уничтожали на взлете, подлавливали на орбите, перехватывали во время полета, когда они пытались удрать с территории баронства.

Считаю, что эта мразь не должна существовать вовсе. Быть может, во мне говорит моя ненависть к фанатикам (которая передается по наследству, но об этом позже), быть может, я хотел всем заинтересованным лицам наглядно показать, что будет, если лезть ко мне. А может, мной руководила самая обычная месть, однако уничтоженные корабли, разбомбленные мехи — это все прекрасно, но недостаточно. Да, наши победы регулярно показывали по голоканалам, причем как местным, так и всеимперским, столичным. Но мне этого было слишком мало.

Поэтому на сегодня была назначена казнь. Журналисты уже собрались и ждали начала этой «процедуры».

За ночь мои люди успели соорудить «эшафот», на котором четверо плененных террористов и должны были распрощаться с жизнью.

Когда я взошел на него, все четверо уже были на месте. Стояли на коленях со связанными за спиной руками, склонив головы.

Рядом с ними высились мои гвардейцы, отыгрывающие роль церемониальных помощников палачей, но на деле следящие за пленниками, чтобы те не попытались сбежать (что глупо) и чтобы не сорвали мне предстоящее «представление».

Наверняка многие осудят меня за то, что здесь сейчас произойдет, но я надеялся, что моя речь, которую я собирался произнести перед началом казни, должна была расставить все на свои места и если уж не оправдать меня, то как минимум вызвать солидарность у зрителей.

— Еще вчера эти люди убивали моих подданных, громили города, без всяких зазрений совести стреляли в женщин и детей. Они прикрываются громкими словами, оправдывают свои злодеяния верой, но на деле являются обычными бандитами, — начал я свою не особенно-то и длинную речь, — мое баронство появилось недавно и я несу ответственно за каждого гражданина империи, который решил жить и работать в пределах моего баронства. Я обеспечиваю его безопасность и спокойствие. Эти люди… — я указал на пленников, — посмели поднять руку на подданных императора, на жителей моего баронства. Это недопустимо.

Я указал рукой в сторону родственников погибших во время атаки орденцев. Журналисты мигом развернулись туда, взяли крупные планы. Мужчины стояли насупленные, дети и женщины плакали.

— Эти люди поверили мне, они думали, что находятся в безопасности, и я их подвел… — продолжил я. — Я не могу вернуть погибших, но могу позаботиться о выживших. Каждая пострадавшая от атаки террористов семья будет обеспечена необходимым. Все, кто потерял родственника, получат компенсацию. Клянусь, что дети погибших получат лучшее образование, будут обеспечены жильем и работой. Я позабочусь о них. Однако это не вернет им родных. Они сейчас хотят справедливого воздаяния тем, на чьих руках кровь невинных, и я в силах им это дать.

Сделав паузу, я продолжил:

— Сегодня я, барон Лэнгрин Азолай Тирр, приговариваю террористов к… — тут я сделал паузу, — … усечению.

С этими словами я медленно, демонстративно извлек шапру из ножен.

Стоящие на коленях пленники, до которых дошло, что произошло, побледнели так, будто уже умерли — они хорошо представляли, что их ждало дальше, какая «жизнь» им предстояла.

Меж тем толпа журналистов взорвалась криками.

Ну еще бы, если бы я приговорил четверых подонков просто к смертной казни, то все бы это восприняли как должное. Но то, что объявил я, было куда страшнее, и участь прошедших через эту процедуру была куда более жестокой.

Я ступил к первой жертве, поднял шапру над головой и резко ее опустил. Поднял вновь и опять уронил. И так еще два раза.

Многие называли этот вид казни чрезмерно кровожадным и не соответствующим современному обществу, но…мне нужна была показательная казнь, нужна была демонстрация. Пусть на тех, кто отдает приказы, она не возымеет должного эффекта, зато на тех, кто эти приказы получает…

Рядовые бойцы, кем бы они ни были — гвардейцы какого-нибудь дворянина, наемники, орденцы, внешники (которые тоже смотрели прямой эфир, я был в этом уверен) дважды подумают, а стоит ли идти в это треклятое баронство? Что будет, если попадут в плен? А тут, здесь и сейчас, я наглядно демонстрировал, что их ждет…

Я отступил на шаг, осматривая голосившего во все горло первого казненного. Гвардейцы тут же подхватили его, потащили прочь, где уже ждала команда врачей. Они должны были стабилизировать состояние казненного через усечение. Он должен был жить.

Я ступил к следующему стоящему на коленях орденцу.

— Прошу… — проблеял он, но я уже поднял шапру.

Суть этой казни заключалась в том, что казненному отрубали руки и ноги, но он ни в коем случае не должен был умереть после этого. Как раз наоборот, он должен был жить как можно дольше. Его внешний вид должен был сказать любому, кто на него взглянет, что человек этот совершил страшное злодеяние, был пойман и осужден.

И его вид должен был быть напоминанием для тех, кто сам задумал совершить преступление, что его тоже ждет наказание…

Позже эти трое (один из четверки все же умер — врачи ничего не смогли сделать) были отправлены на мои станции и в крупные города, где в портах просили милостыню и сами по себе являлись профилактической рекламой против преступности.

Точно такие же казни прошли и в других частях моего баронства. Пленных орденцев хватало — думаю, на многих станциях