Испытание огнем - Август Туманов

И вот перед нами раскинулся холл. Не метро. Совсем не похоже на метро.

Просторное помещение, вырубленное в сером камне. Высокие потолки уходили вверх так далеко, что терялись в полумраке. Тусклые лампы, редкие и разбросанные, давали свет чуть ярче свечей. Под ногами был гладкий пол — бетонный, с какими-то старыми царапинами и вкраплениями тёмного, почти чёрного камня. Прямо перед нами — на противоположной стене — висела табличка. Металлическая, потемневшая от времени, с полустёртыми знаками. Я подошёл ближе, прищурился.

Надпись была... странной. Не кириллица, не латиница, не арабская вязь. Что-то иное: клиноподобные символы, закрученные в спирали и крючки, будто кто-то пытался зафиксировать на металле саму суть первобытного языка.

Я потрогал табличку пальцами. Холодный металл отозвался глухим звоном, будто под ней пустота.

— Вот те на, — пробормотал я. — Будто попал в музей древностей. Только не туристом, а экспонатом. Никак подошёл ближе, фыркнул. Его нос сморщился, глаза скосились, наверное, говоря: «Не нравится мне это, дружище». Я отошёл на пару шагов и заметил ещё кое-что. Три двери.

Три одинаковых на вид прохода в противоположной стене холла. Каждая — старая, тяжёлая, без ручек, лишь с небольшими углублениями посередине, куда можно было бы упереться руками и толкнуть.

— Это же классика жанра, — вслух проговорил я, чувствуя, как голос глухо отдаётся в пустоте. — Как в сказках: у камня богатырь стоит, выбирает дорогу. Только я не богатырь... и надпись эту не понимаю. Никак посмотрел на меня. В его взгляде читалась смесь упрёка и ожидания: «Сколько можно тянуть?»

— Ладно, — буркнул я, вытаскивая телефон из кармана. — Попробуем современные технологии. Включил камеру, активировал функцию автоматического перевода. Прицелился в табличку. На экране мигнули пиксели... зависли... и выдали в итоге пустоту. Ошибка. Нет сети.

— Отлично, — сказал я. — Вот и поговорили.

Фыркнув, я всё же сфотографировал табличку на всякий случай. Мало ли, может быть, потом найду способ расшифровать. Или покажу кому-то умному.

— А вот ты, профессор Никак, какую бы выбрал? — спросил я у пса, шутливо поклонившись. Пёс обошёл три двери по дуге, осторожно принюхиваясь к каждой. Сначала остановился перед левой. Обнюхал, шерсть чуть встала дыбом. Недовольно фыркнул. Отступил. Потом приблизился к правой. Снова обнюхал. Рыкнул тихо, но угрожающе. Отвернулся. И наконец подошёл к центральной. Постоял секунду, словно обдумывая, а потом решительно поставил на неё передние лапы.

Дверь издала низкий скрип, словно стон старого дерева, и слегка приоткрылась. И тут произошло странное. Две остальные двери — левая и правая — задрожали. По их поверхности побежали тонкие трещины, словно кто-то выцарапывал их изнутри. Следом, в какой-то момент, всё пошло прахом — они осыпались. Беззвучно, словно сделанные из песка, осыпались на бетонный пол. На котором не осталось ни единого следа.

Я стоял, вытаращив глаза, чувствуя, как где-то внутри холодным комом сжалась тревога.

— Ну да, конечно, — пробормотал я. — Всё как в старой доброй загадке. Только никакого выбора у нас теперь нет.Никак посмотрел на меня с видом «ну ты и тугодум», потом снова ткнулся носом в приоткрытую дверь.

Тёплый, но тяжёлый воздух тянулся оттуда. Пахло чем-то древним и влажным, с непонятными примесями. Я сжал кулаки, чтобы руки не дрожали.

— Ладно, братец. — выдохнул, стараясь взять себя в руки. — Идём, раз уж начали.Я подтолкнул дверь чуть шире, и она с тяжёлым вздохом распахнулась внутрь. За ней тянулся узкий, низкий коридор, уходящий во мрак. Мы сделали первый шаг внутрь. И первое, что почувствовал — воздух изменился.

Он был плотным, как кисель, тёплым и тяжёлым. Казалось, что он не столько заполнял лёгкие, сколько обволакивал изнутри. Пахло горелой древесиной, сырой землёй и... чем-то горьким и приторным одновременно, как запах увядших цветов на кладбище. Коридор вывел нас в огромное помещение.

Оно было куда больше холла, из которого мы только что вышли. Куполообразный зал, выдолбленный в камне, уходил вверх метров на двадцать, а может, и больше. Света почти не было — только редкие мерцающие факелы в металлических держателях, едва рассеивающие густую тьму.

И в этой тьме — я увидел их. Фигуры. Десятки фигур. Они стояли по кругу, как чёрные силуэты на фоне еле светящегося камня. Тени, отдалённо напоминающие людей, но слишком вытянутые, слишком кривые. Их тела казались зыбкими, как дым в затхлом воздухе. Они медленно покачивались из стороны в сторону, будто следуя неведомому ритму. Я замер. Никак прижался к моей ноге, шерсть на его загривке встала дыбом.

И тут они заметили нас. Одновременно. Как по команде, все фигуры повернули ко мне свои лики — если это вообще были лица. В местах, где должны были быть глаза, вспыхнули красные точки. Яркие, злые, полные такой ненависти, что у меня перехватило дыхание. Они начали двигаться. Медленно и беззвучно, словно не шли, а скользили по камню. Круг начал сжиматься.

— Назад, — прохрипел я и шагнул назад. Но за спиной больше не было прохода. Я нащупал только гладкую холодную стену. Там, где ещё мгновение назад была дверь, теперь была сплошная серая поверхность. Без выхода. Тени приближались.

Никак шагнул вперёд. Я увидел, как его шерсть поднялась дыбом, и не от страха, а от ярости. Его спина выгнулась дугой, хвост встал торчком. Из пасти вырвалось низкое, утробное рычание, настолько густое и плотное, что оно будто физически давило на грудную клетку. И тогда я ещё заметил: Никак начал светиться. Едва различимое голубоватое свечение окутало его шерсть, словно лёгкое пламя без тепла. Его тень на каменном полу разрослась, стала шире, массивнее. И сам он начал расти. На глазах.

Шерсть словно вспыхивала электрическими разрядами, мышцы наливались силой. За пару секунд мой небольшой пёс стал размером с крупного добермана — а затем продолжил увеличиваться. Я вжался в стену, ошарашенно наблюдая, как мой верный спутник превращается в нечто большее, чем обычная собака. Тени уже были совсем близко. Их лица — или то, что их заменяло — исказились. Красные глаза разгорелись ярче, тени начали дрожать, словно их охватил страх. Никак поднял голову к потолку.

И зарычал. Не так, как до этого. Это уже не был обычный собачий рык. Это был гул. Оглушающий, первобытный, перекрывающий все звуки вокруг. Казалось, он шёл не только от Никака — он наполнял сам воздух, сам камень, пронизывал всё пространство. От низкой частоты этого рыка у меня