Сигнал иного порядка - Софья Андреевна Мироедова

– Не могу сказать. Эти вкладки частично дублируют основные данные, но они видоизменены до такой степени, что отдельные фрагменты практически несопоставимы с главным.

– Вариации, – кивнул Рудольф. – Так. Вспомним Эверетта.

– Опять. Не думаю, что стоит брать его в расчёт.

– Как и большинство современных учёных, его дискредитировала массовая культура двадцать первого века, как и Шрёдингера, кстати. Но это не отменяет их правоты.

– Я думала, ты придерживаешься Шмидт.

– Шмидт не отменяет ни Эверетта, ни Шрёдингера. Просто её выводы более ценны с практической точки зрения на сегодняшний день. Хотя мы до сих пор не понимаем сути, просто пользуемся, – Рудольф почувствовал, что в раже начал потеть, и расстегнул верхние пуговицы рубашки. – А здесь нам пригодятся они оба. У нас есть среда, так? И системы, которые с этой средой взаимодействуют. Больше того, системы также могут быть средой для других систем. Любая квантовая система взаимодействует со средой и другими системами, что ведёт к запутанности и корреляции одной системы с другой. Нет, не то, – он ходил по планетарию рассуждая. – Но у нас есть волновая функция, описывающая вообще все вероятные состояния квантовых систем. Она не привязана к какой-то конкретной точке пространства, она общая для всей вселенной. Однако внутри системы волновая функция может показывать себя иначе.

– Ты ведёшь к декогеренции?

– Подожди, – раздражённо отмахнулся Рудольф. – С другой стороны, мы имеем запутанность, которая связывает системы, что и описывается уравнением Шрёдингера. Эта запутанность сохраняется до момента распада, из-за чего наши кротовины такие хрупкие. Что нам помогло? Правильно, эксперимент Шмидт, который нашёл стабильные состояния этих систем. Сложно, но можно. Это частный случай. В остальном, взаимодействуя со средой, эти состояния разрушаются. Запутанность рушится, Фирсов в ужасе.

– При чём здесь наша модель?

– А при том. В поле электрона он одновременно находится во всех своих состояниях – во всех вероятностях до тех пор, пока функция не коллапсирует. Что такое декогеренция? Это процесс, ведущий к потере связи квантовых состояний друг с другом. А коллапс волновой функции? Выбор одной из возможностей. Другими словами – путь к классической реальности.

– Ты хочешь сказать, что вложенные данные – это информация о потерянных вероятностях? – с сомнением в голосе резюмировала Ии.

– Что, если это так?

– Зачем им передавать эти данные?

– Может, никто не хотел нам их передавать. Может сигнал – это навязанная декогеренция, навязанный коллапс. Отсюда у Фирсова эти «эффекты запутанности». Что если пузыри – не отражение нашего космоса, а клетка Фарадея? Никто не проникает внутрь, ничто не выходит снаружи, – Рудольф нахмурился. – Меня смущает только одно.

– Унитарность?

– Именно. Сумма вероятностей всегда равна единице. Что же они сделали, чтобы сжать такой массив до тонкой нити? – он пожевал губы. – Вопрос даже не в том, как они это сотворили, а какой эффект терпит окружающая Вселенная? Не может такое преобразование остаться бесследным. Не понимаю. Это настолько бредово, что может быть правдой.

Он смахнул визуализацию звёзд и обернулся к экрану:

– Наш пузырь имеет начальную точку во времени, так?

– Да, три тысячи четыреста тридцать лет назад относительно текущего момента. Могу дать более точные данные.

– Не надо. Важна суть. Покажи мне, что осталось после выделения сигнала из тоннеля.

Нейросеть вывела на экран поток данных.

– Это всё, что не является сигналом. Возьми средние данные из любого другого тоннеля и сопоставь их объём.

– Нет, – испуганно ответила Ии.

– Почему?

– Даже на кратком отрезке объём мусора слишком велик. Мне удалось выудить данные сигнала, потому что у меня был шаблон. Остальные данные слишком обширны. Они сжаты, но попробуй я интерпретировать их, даже имея паттерн среднего видимого излучения, не смогла бы найти ничего. Это просто меня сломает, всё равно что вглядываться в бесконечность.

– А если взять краткий отрезок? Скажем, десяток зептосекунд?

Нейросеть подумала несколько минут и, когда Рудольф был готов её хоронить, ответила:

– Данные, поступающие из классических тоннелей, несопоставимы с шумом сигнала. Однако я заметила параллель с нашим мусором. Есть совпадения с вложенными кластерами чистого сигнала.

Абель кивнул:

– Этот анализированный шум не часть сигнала?

– Нет.

– Вот тебе и мусор, – кивнул Рудольф.

– Мне сложно следить за твоей мыслью.

– Просишь обновления?

– Нет, твои абстракции несвязны. Не выстраиваются в систему.

– Я говорю о том, что мы – не частный случай Эвереттовской Вселенной, мы – её сектор, колапсированный до среднего.

– Сжатые вероятности?

– Да, – Рудольф задумался. – Раз ты смогла посчитать количество шума, значит, они детерминировали не все вариации, а какую-то часть. Иначе пришлось бы с тобой попрощаться.

– Целесообразная жертва, – укорила его Ии.

– Это какое-то крупномасштабное насилие над структурой мира, – покачал головой Абель.

– Эзотерика, – хмыкнула нейросеть.

– Это означает, что они, оно, не важно, условно «руками» волновую функцию каким-то доступным им образом преобразуют. Одни края разглаживают, чтобы там была нулевая вероятность, а в другие, наоборот, эту вероятность добавляют, – он помотал шевелюрой. – Сумасшествие, но, видимо, они делают какое-то нехилое преобразование волновой функции нашей системы в частности. Может быть, даже и унитарное. А значит, обратимое. То есть наш случай не является необратимым преобразованием! Они отнимают вероятности, которые они хотят исключить из нашей реальности, и добавляют их к тем, которые оставляют. Или как-то ещё.

– Если говорить об интерфейсной теории Шмидт, твои рассуждения имеют право на существование.

– Знаю, Шмидт вообще всем развязала руки. Вернее, нам так кажется. Нашли частный случай, подтверждающий, что пространство и время только наш интерфейс восприятия, а на деле всё оно тут, в одном месте, и ничего не стоит гулять по системам. Только вот никак особенно использовать это знание мы не можем.

– Разве что рыть дыры в пространстве, – иронизировала нейросеть.

– Именно! Только ты опять меня перебила. Хотя нет, это и правда согласуется с интерфейсной теорией. Ребята снаружи умеют пользоваться этим открытием намного лучше, чем мы. Вот в чём соль.

– Но зачем нам сообщать? Зачем сигнал?

– Да никакой это не сигнал! – возопил Рудольф. – Это стенки! Где мы нашли сигнал? Во всех спектрах! Разве что в видимом не обнаружили, думаю, это тоже сделано неслучайно, иначе мы бы тут все ослепли, открыв червоточину к Кеплеру-47.

– Сигнал и есть то, что сжимает нашу волновую функцию, не давая ей ветвиться по Эверетту?

– Может, – пожал плечами Рудольф. – Пока это самое логичное объяснение всего этого бардака.

Он рухнул в кресло и взял со стола чашку с кофе, отхлебнув ледяного напитка. Скорчился и попросил приготовить свежий. Пока нейросеть доставляла новую порцию, он повернулся к дисплею и вывел последние сообщения – ему всё ещё нравилось иногда самолично сортировать почту, это успокаивало. Сейчас он был на взводе, сердце колотилось как бешеное, пот лился ручьём,