От столицы до райцентра - Антон Толстых

«Ох, она только и делает, что пуще прежнего расцветает. Роман длится два года, а я никогда не видел Софи с распущенными волосами. Знать, спускаются намного ниже пят, судя по пышности причёски. Стройность ног знаю лишь по очертаниям под подолом…».

Приват-доцент Фотиев обладал необычным качеством: все претенденты на руку Софьи после встречи с долгожданным тестем больше никогда не переступали порог дома на Большой Садовой. Вряд ли влюблённым хотелось истязать себя поручением. Каждая строгость приводила общественность к подозрениям, будто отец завидной невесты служил в Охранной службе. Нет, не подходил он на роль шпика.

За стеной Софьин родитель долго, под звуки пыхтенья, шагал в сторону комнатушки, где всхлипывала горничная Агафья. Нашему молодцу не было никакого дела до неё. В описываемый момент Тимофеевы пальцы крепко сжимали юбку. Милая обратила к ненаглядному взор, качнув обильными локонами, по ним пробежали багрово-оранжевые всполохи.

— Пойми, будущая моя суженая, я не в силах больше ждать. Если твой батюшка не сменит поручение, я лично отправлюсь в Фатербург и вручу учёному злополучные сведения непосредственно в руки.

Софья бросила из-под предлинных ресниц посерьёзневший взгляд. Девушка приставила пальчики к полной груди и глубоко вздохнула.

— Папенька сегодня размышлял на нашу вечную тему.

Перед глазами учителя словно промчалась целлулоидная плёнка. На соседнем кадре в своём кабинете восседал директор Виталий Добровольский, чья жизнь, несмотря на вдовство (лет десять назад жена умерла родами, а дитя не выжило), стала в большей степени обласкана фортуной. Сыромятин в его присутствии вёл себя тише воды и ниже травы, но надеялся, что установленный порядок не продлится вечно.

Чистая публика услаждала себя зрелищами. Не успел ещё сложиться отечественный синематограф, как на экраны хлынули фильмы, в том числе особого типа: не заснятые, а нарисованные, словно лубки. В приватных разговорах господин директор упоминал, что не прочь сходить в иллюзион. Гвоздём сезона стала лубок-фильма (знать, из пресловутого Небесного мира) с поистине декадентским названием «Труп невесты». У Тимофея Игоревича мрачное наименование воскрешало в памяти стихи Крестовского: «Со слезой раздирающей муки / Я на труп её жадно припал, / И холодные мёртвые руки / Так безумно, так страстно лобзал».[2]

На первый взгляд, Виталий Добровольский не отличался особой строгостью, но это качество с чёткостью проявлялось, когда начальник читал прошения от Тимофея. Сурового вида глаза бегали по строкам резвее лошадей на скачках, слова «Разрешаю» и «Не потерплю» проходили между сжатых зубов с резкостью и энергичностью. Басовитый директор внушал уважение к вышестоящим чинам.

Один раз, когда Тимофей находился в кабинете вышестоящего, опущенный долу взгляд отыскал на столе фотографическую открытку с Софьей. Ни капли удивления кавалер не выразил: очаровательница охотно позировала перед камерой, её облик пользовался большим спросом. Либо же директор конфисковал сей предмет у какого-нибудь слишком уж юного гимназиста.

Воображаемая плёнка сдвинулась на один кадр. В воскресные дни Тимофей воочию наблюдал, как господин Добровольский твёрдой поступью и широкими шагами ходил по оживлённым улицам. Вопреки первому впечатлению, господин директор не фланировал. Время от времени он подходил к нищим и страждущим. Несколько монет одна за другой падали в кружку, если нищий перед тем исполнял музыку на гармошке или шарманке. Насколько видел учитель, те, кто не музицировали, а просто христарадничали, не получили ничего. Ровно та же ситуация наблюдалась с ящиками для сбора средств на лечение тяжелобольных. Тимотэ первое время полагал, что коли он никогда не следил за Добровольским непрерывно, многое могло быть не увидено.

Самый близкий коллега временами признавался, что длительная музыка действует ему на нервы. Тимофей не особо знал частную жизнь латиниста Коршунова, но маловероятно, чтобы тот вслед за начальством записался в меломаны. Надоеда на цыпочках подошёл к Тимофею и посоветовал песенку герцога из «Риголетто». Учитель истории ответствовал, что он не намерен слушать герцогов и прочих эксплоататоров, будь они хоть кавалерами многих и многих орденов.

Другая непрошеная рекомендация для разнообразия исходила от непривычной культуры: Коршунов упомянул английскую народную песню «Зелёные рукава». Тимофеево незнакомство с английским языком вызвало гневный отпор, но коллегу не утихомирило.

Позже он помышлял, не посмотреть ли лубок-фильму по далёким мотивам сказки «Волшебное кольцо», но латинист добавил своё. Зануда передал из фильмы две странные фразочки: «Хуже керосину» и «Гангрену за себя взял». Смысл этих слов скрывался в необозримой дали.

Под конец коллега показал диковинный ребус. На картинках были изображены перо и чернильница, большие бакенбарды, женская головка, французский флаг, два старинных пистолета и череп с костями. Сыромятин долго копил в себе эмоции, но через минуту поник.

Возвращаемся к сегодняшней картине. Софи вырвала юбку из Тимофеевых рук, встала с канапе и пленительно последовала к окну. Каждое движение дышало одним строгим ограничением, чему молодой человек был крайне рад. В тугом корсете она далеко не уйдёт.

— Папенька отправляет тебя в Фатербург. Да поможет тебе Господь.

После этих изрядно запоздалых слов молодой учитель почувствовал, как надежда заполняет каждую клетку его тела.

— Ба! Спасибо тебе, ангел мой. Денег мало, но при экономии хватит. Скоро получу разрешение от директора.

Обернувшись, она мигнула и заодно сладко улыбнулась.

Окрылённый добрый молодец вернулся в доходный дом и уже готовился к поездке. Кошачьи усы он подкрутил, да осознал излишество. Канотье с тросточкой выглядели избыточными, больше подойдёт треух. Остальное тоже оставим дома.

Знать, Коршунов обладает странной фантазией: Софьины очи для него холодны, как сосулька, а рыжесть волос — ртуть! Где он увидел лёд на фоне пламени? Для Тимофеюшки сейчас важнее, куда спрятать рекламные плакаты, дабы не достались ворам. Покамест полюбуемся на фотографии богини.

В глазах возник новый кадр. Вспомнил он, с чего начались мытарства. Два года тому назад в незабвенный майский день будущий педагог повстречал прелестную и высокую без пяти минут выпускницу, с красивыми очертаниями под гимназическим платьицем и с тёмно-рыжей косой ниже колен. Нимфа улыбнулась и стрельнула синими искрами из-под предлинных ресниц. Да и игриво подмигнула, плутовка.[3]

Чем больше уставали раскрытые глаза, тем сильнее Тимофея клонило в бессознательное состояние. Со звоном колоколов к вечерне по голове словно ухнули молотом. Сбоку от красочных плакатов висели ходики. Ба! Опоздал на поезд!

Мигом проснувшись, горемыка осознал, что с Малой Бронной доносится свист. Ему некогда было слушать звуки от апашей, но тише не стало. Напротив окна обнаружился всё тот же Коршунов, который определённо разглядел с улицы Тимофееву маковку.

— Тимофей Игоревич, если вы припозднились, то вовремя! Господин Добровольский вашу Фотиеву скоро заберёт, увезёт за сто морей, как в