Таверна в другом мире. Том 3 - Лев Белин

меня у двери на табурете, и вышел в зал. Оказывается, мне можно было отходить от яйца не больше чем на семь метров, иначе поток маны разрывался. А ещё, в последние несколько дней, яйцо стало больше, и внутри что-то точно двигалось.

— Чего тебе? — спросил я у тифлинга.

— Ты ведь завтра уезжаешь, да?

Я глянул на орка за стойкой, дегустирующего пиво, тот тут же повернулся в другую сторону.

— Да, — просто ответил я.

— Понял! Всё понял! — бросил он и отправился к двери.

— Я надеюсь, ты не собираешься притащить всех на мои «проводы»?

— Я? Нет конечно! С чего ты это взял?

— Тиберий… — прошипел я.

Но он уже был у двери:

— Всё будет по высшему разряду, шеф! — крикнул он и выскочил во двор.

— Рогатый! А ну вернись! — но мой крик уже вряд ли его достиг, — Делает что хочет. Но народ развлекать умеет.

Я и не заметил, что в зале присела компания кобольтов и глядели на меня с осуждением на своих змеиных мордах.

— Маркус, тут же гости, — шепнула Селена, напомнив мне мой же вчерашний урок: «Не шуметь и не мешать гостям.»

Мне пришлось быстро ретироваться в область лестницы и вверх. Ну, с кем не бывает. У них вот есть Тиберий? Нету. А вот был бы, не осуждали бы.

Войдя в комнату, я подошёл к мишке, что лежал в магическом сне. Фунтик сопел, рядом смотря на мальчишку. Он почти не отходил от него, только если я звал его в лес. Наверное понимал, что долго не увидится.

— Нечего, скоро вернём его, — сказал я и почесал кабанчика по загривку.

Яйцо под рукой дёрнулось.

— Слышишь, толкается. — ухмыльнулся я, — Скоро батей станешь.

— Хрю! — отмахнулся Фунтик.

И тут яйцо вновь дёрнулось, удар изнутри был уже сильнее. А затем ещё раз.

— А вот это уже странно, — нахмурился я и присел на кровать, положив яйцо.

И тут оно треснуло.

— А! Что⁈

Совет: Начался период вылупления. Рекомендую увеличить поток маны, дабы процесс прошёл успешно.

— И как мне это сделать⁈ — крикнул я, взяв яйцо в руки.

Ответ: Как-нибудь! Мысленно открой поток маны! Очевидно же!

— Не ори, я и так нервничаю! — бросил я, закидывая ноги на кровать.

Треск становился сильнее.

Я сосредоточил взгляд и мысленно всё повторял: «Открыть поток! Больше маны! Давай!»

Мана: 25/65

— О! Сразу пять единиц!

Совет: Теперь поток увеличен, можно продолжить в обычном режиме.

И ощутил, как из меня тянут ещё!

Мана: 15/55

— Так! Это же плохо, да⁈

Ответ: Мана имеет критически важное значение для тела. Если она снизится ниже нуля, возможны весьма плачевные последствия.

Яйцо уже во всю трещало! Трещины разошлись по скорлупе!

Мана: 5/55

— Малыш! Давай заканчивай! У меня уже всё!

Голова начала кружиться, окружающий мир решил раздвоиться.

Только и слышал треск скорлупы.

Мана: 0/50

Глаза начали закрываться…

— Хватит, Гром…

И перед тем, как темнота застелила всё, я услышал тонкое шипение:

— Тс-сс-сс…

И увидел маленькую шипастую головку на тонкой шее, покрытую синей чешуёй. А на меня взглянул синий глаз, в котором сверкали молнии.

Глава 3

Мне снился странный сон… Я застыл на пороге El Bulli в Розасе, в той укромной деревушке на краю Средиземного моря, где солёный бриз не просто касался, а вгрызался в кожу, пробираясь под воротник, а аромат сосен — густой, смолистый, с намёком на горечь — переплетался с йодистым вздохом волн.

Это была моя стажировка после кулинарного колледжа, когда я еще сливался с толпой — обычный повар, чьи дни утопали в обычных заготовках, без шанса проявить себя, как я тогда думал.

Кухня El Bulli не была просто местом — она дышала, как существо с собственным ритмом, с гулом вентиляторов, что пульсировали в воздухе, и шипением жидкого азота. Пол под ногами нагревался от шагов, усыпанный тонким слоем муки и пролитых субстанций, скользкий, как подвох в идеальной формуле.

Я стоял у стола, осторожно лепя сферы из оливкового масла — их поверхность была гладкой, как шелк под кончиками пальцев, холодной, трепещущей, на грани разрыва, готовой высвободить маслянистую свежесть. Руки мои дрожали не от чистого страха — от смеси предвкушения и тени сомнения, ведь здесь ошибки не просто не прощались.

— Константин, подойди, — голос Адриа вкрался тихо, но с той подспудной силой, что отдавалась эхом среди лязга инструментов и шипения пробирок.

Он вычленил меня из стажёров — не резко, а исподволь, уловив, как я не просто следовал инструкциям, а вгрызался в суть: почему вода под альгинатом превращается в гель, упругий, с еле слышным хрустом под ножом, почему воздух становится пеной.

Он отложил пробирку с эссенцией трюфеля — ее аромат парил, земляной, грибной, с мускусным оттенком, — и повернулся, с легкой паузой.

— Ты думаешь, кухня — это еда? Нет, мой мальчик, — слова его скользнули, как масло по нагретой поверхности, не прямые, как и всегда. Это было в его стиле, — Это эмоции, затаившиеся в воспоминаниях, наука, сплетённая с магией в одном сосуде, где границы размываются.

Он взял морковь — обычную, хрустящую, оранжевую, еще несущую тепло почвы, — и начал ее трансформировать: нарезал с резким стуком ножа, что эхом отзывался в ушах, замораживал в жидком азоте, от которого пар холодом касался лица, превращал в пюре — гладкое, кремовое, со сладковатым ароматом, — а потом в сферу, что лопалась, раскрывая нюансы. Те неожиданные, другие формы — свежую хрупкость, кремовую нежность, землистую сладость, что эхом отзывалась историей земли, где росла эта морковь.

— Это не просто овощ — это отголосок земли, миг, когда гость отрывается от реальности, слыша лишь свой вздох, полный смешанных чувств. У тебя есть искра, Константин, но она мерцает. Не будь поваром — стань тем, кто творит миры, но помни, что миры эти хрупки.

Слова его жгли, оставляя покалывание в коже, разжигая огонь внутри. Я не был его равным, но в его взгляде, усталом, с проблеском страсти, мелькнуло отражение моей собственной тени.

Мы растягивали часы: экспериментировали с эмульсиями, шелковистыми на ощупь, маслянистыми на вкус с легким диссонансом, создавали «воздушные» блюда из фруктов — пузырчатые, с тропическим ароматом манго и цитруса. Адриа направлял не командами, а вопросами, что повисали