Леонид. Время выбора - Виктор Коллингвуд

результаты были бы, по сути, гаданием на кофейной гуще. А строительство новой, большой трубы, решение по которой я с таким трудом «пробил» у Хозяина, еще даже не вышло из стадии эскизного проектирования. Более того — не было особой надежды, что с ее постройкой удастся уложиться в отведенные два года: в известной мне истории комплекс зданий ЦАГИ в Жуковском ввели в строй только в 1940 году. В общем, я оказался в классической ловушке: самолет есть, а инструмента для его проверки — нет. И нужно было сейчас, немедленно, что-то отвечать.

— Дела обстоят непросто, но продвижение есть, товарищ Сталин, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Концепция самолета определена, конструкторская группа во главе с товарищем Яковлевым работает круглосуточно. Но мы уперлись в фундаментальную проблему…

И рассказал ему о проблеме с аэродинамическими трубами, о том, что без нового, современного инструмента мы строим самолет вслепую.

— Мы уже приняли решение строить новую, большую трубу, — продолжал я. — Но ее проектирование и строительство займет минимум два года, и это при самом благоприятном раскладе. А самолет нужен через год.

Сталин помрачнел. Он не любил, когда ему говорили о проблемах, на которые не было немедленного, простого ответа.

— И что вы предлагаете? Ждать два года?

Что я предлагаю…. Черт, да пока ничего. Некогда даже подумать было над этой проблемой. Но надо же что-то ответить…

И тут в голове блеснула прекрасная (как мне показалось) мысль.

— Нет, товарищ Сталин, ждать мы не можем. Конструктор Яковлев уже закончил работу над полноразмерным деревянным макетом нового истребителя. Он готов. И я прошу вашего разрешения провести продувку этого макета, используя нестандартный, но единственно возможный на сегодня метод.

— Какой еще метод? — он с недоверием прищурился.

— Использовать в качестве источника воздушного потока тяжелый бомбардировщик ТБ-3. Мы можем выкатить его на аэродром, поставить на тормоза, установить перед ним на специальной платформе наш макет, увешанный датчиками, и запустить его моторы на полную мощность. Поток воздуха от четырех винтов создаст условия, близкие к полету на скорости до двухсот пятидесяти-трехсот километров в час.

Молотов и Ворошилов, слушавшие наш разговор, удивленно переглянулись. Идея была… прямо скажем, так себе -диковатой и партизанской.

— Конечно, товарищ Сталин, — поспешил добавить я, — это не даст нам полной картины. Скорость потока будет недостаточной. Но это позволит нам снять самые базовые характеристики, проверить общую устойчивость, увидеть, как воздушный поток обтекает крыло и фюзеляж, выявить самые грубые просчеты. Это лучше, чем ничего. Это даст конструкторам хоть какие-то данные для работы, пока строится настоящая, большая труба.

Сталин долго молчал, вертя в пальцах свою трубку. Затем он посмотрел на Ворошилова.

— Клим, дай ему самалет. Пусть прадувает.

* * *

Через несколько дней на заснеженном, продуваемом всеми ветрами летно-техническом поле аэродрома в Монино, главной базы тяжелой бомбардировочной авиации, развернулось невиданное действо. Громадный, неуклюжий четырехмоторный ТБ-3, похожий на доисторического ящера, стоял на специальных колодках, намертво принайтованный к бетонным плитам аэродрома. А в нескольких десятках метров перед ним, на ажурной металлической ферме, был установлен изящный, хищный силуэт полноразмерного деревянного макета нашего будущего истребителя.

Вокруг суетились инженеры в промерзших валенках и полушубках. Яковлев, с красным от мороза лицом, лично проверял крепление датчиков и тонких, шелковых ленточек, наклеенных по всей поверхности макета. Я стоял чуть поодаль, кутаясь в воротник шинели, и чувствовал себя режиссером какого-то абсурдистского театра.

— От винтов! — раздалась команда.

Один за другим, с оглушительным, раздирающим уши ревом, ожили четыре мотора бомбардировщика. Снежный вихрь, поднятый воздушным потоком, ударил в лицо, заставив зажмуриться. Снег летел сплошной стеной, напрочь скрывая макет.

— Давай, понемногу! — крикнул я, махая рукой.

Рев моторов усилился, превращаясь в сплошной, вибрирующий гул, от которого, казалось, дрожала земля. Снежная пелена стала настолько плотной, что в ней едва угадывался темный силуэт самолета. Инженеры, стоявшие у лебедок, пытались запустить дымовые шашки, чтобы визуализировать потоки, но дым мгновенно рассеивался в этом рукотворном буране.

— Максимальный! — проревел Яковлев.

Моторы взвыли на полную мощность. Поток воздуха достиг, по расчетам, двухсот пятидесяти, может, двухсот восьмидесяти километров в час. Макет на своей ферме задрожал, затрясся. Шелковые ленточки на его поверхности превратились в одну сплошную, трепещущую серую массу. Приборы, подключенные к датчикам, лихорадочно задергались.

Мы «продували» его почти час, меняя угол атаки, поворачивая макет. Инженеры, рискуя быть сдутыми, подбегали, чтобы что-то поправить, и тут же отскакивали назад. Когда моторы наконец смолкли, и снежная буря улеглась, наступила оглушительная тишина.

Вечером, в тепле штабного барака, мы разбирали полученные данные. Яковлев, черный от копоти и усталости, но с горящими глазами, раскладывал на столе осциллограммы.

— Кое-что мы все-таки получили, Леонид Ильич, —возбужденно говорил он. — Общая картина обтекания ясна. Есть проблемы с зализом крыла, вот здесь, видите, срыв потока начинается раньше, чем мы думали. И с фонарем надо поработать, он дает сильные завихрения.

Он был оптимистом. Но я, глядя на эти рваные, нечеткие кривые на бумаге, понимал, что все это — лишь жалкие крохи. Мы работали вслепую. Мы пытались угадать поведение самолета на скорости в шестьсот километров в час, обдувая его потоком в двести пятьдесят. Это было все равно что пытаться предсказать поведение океанского лайнера, тестируя его модель в дачном пруду.

Эксперимент доказал лишь одно: без настоящей, большой аэродинамической трубы наш истребитель был обречен. Мы не могли рисковать, строя его на основе этих гаданий на кофейной гуще. А трубы не было. И не предвиделось в ближайшие годы. Тупик. Полный и окончательный.

В ту ночь я почти не спал. Мысль о том, что весь проект, в который было вложено столько сил, за который я отвечал головой, зашел в непробиваемый технологический тупик, была невыносимой. Я снова и снова прокручивал в голове варианты, и каждый из них был хуже предыдущего. Ждать, пока построят нашу трубу, было равносильно самоубийству. Строить самолет вслепую, на основе данных «продувки» за бомбардировщиком, — авантюра, которая почти наверняка закончится катастрофой первого же прототипа и моим собственным расстрелом.

И тут, в предрассветной серой мути, когда мозг уже был полностью выжжен бесплодными поисками, в сознании вспыхнула одна, совершенно дикая, безумная, почти немыслимая идея. А что, если?..

Если у нас нет нужного инструмента, значит, нужно использовать чужой.

Идея была настолько дерзкой, что от нее перехватило дыхание. Провести секретные испытания модели нашего новейшего, сверхсекретного истребителя за границей. В аэродинамической трубе потенциального противника.