Гиблое дело - Кори Доктороу

– Конечно, – ответил я и посмотрел на Фыонг, чье лицо было скрыто во мраке.

– Ана-Люсия, я с тобой полностью согласна, но я не готова давать обещания, когда не знаю, о чем идет речь. Для этого я отношусь к ним слишком серьезно. Но я тебе доверяю и знаю, что ты не переступишь свою собственную черту. Доверься и ты мне.

Ана-Люсия задумалась. Я запоздало пожалел, что наобещал ей непонятно чего, как последний придурок. Лучше бы подождал, пока выскажется Фыонг.

– Ладно, – сказала Ана-Люсия. – Черт. Ладно. Короче, это только начало. Сначала кресты. Потом захваты. Теперь теракты. Ситуация обостряется только больше. На улицах много оружия, и по большей части оно в их руках. Вот и получается, что либо они нас, либо мы их. Либо они, либо мы. Дай им волю – и они бросят нас тонуть в океане, а вас отправят чистить туалеты. И миру наступит конец. У них есть деньги, и они едины. И они сделали свой ход. Когда дело доходит до войны, приходится выбирать чью-то сторону. Наблюдать в стороне не выйдет. Я свой выбор сделала. Нас много, мы везде, мы готовы. Скрываться в холмах. Давать отпор. Сопротивляться. Бороться. Бороться за жизнь, ведь она стоит на кону. Бороться своими силами, ведь никакая полиция, никакое правительство, никакая Национальная гвардия не помогут. Вы сами все понимаете. Когда они хоть раз за нас заступались?

– А как же двадцать восьмой год? Когда избирательные участки держали открытыми до последнего, чтобы все успели проголосовать за Увайни?

Ана-Люсия смерила меня испепеляющим взглядом.

– Мы их держали открытыми. Мы, темнокожие. Мы, цветные. А они помогли, потому что если бы остались сидеть на месте, то началась бы война.

– Ладно, – сказал я, ощущая себя глупым белым человеком. – Ты права.

– Знаю. – Ее голос дрогнул, будто от слез, и она пару раз глубоко вдохнула. – Эти люди – они остались такими же, что и раньше. Увайни их не изменила, нет, просто с ней у власти люди наконец-то признали, что геноцид – это плохо. Но песенка спета. Эти идеи не умерли – они просто спали. Геноцид грядет. Посмотрите на Флориду.

Майами бомбили так, что я сбился со счета. Все взрывы были направлены на дамбы и насосы, защищавшие зону репараций, и тысячи темнокожих семей бежали из штата, ведь их дома оказались по щиколотку в воде. Но то была Флорида. Юг. А мы жили в Калифорнии. У нас же все было по-другому, да? Я вспомнил Флотилию, вспомнил создавших ее калифорнийцев. Вот она, Калифорния.

Вот она.

– Чего конкретно ты от нас хочешь? – спросила Фыонг. – Чтобы мы присоединились к вашему ополчению и тоже стреляли в людей?

– Именно, Фыонг. Именно. Если посягнут на ваш дом, на ваше будущее – вы готовы встать на его защиту?

– Ана-Люсия…

– Фыонг, я знаю, в Лондоне люди лишались всего в мгновение ока, но я ведь тоже всего лишилась. Дважды. У родителей был дом в Вашингтоне, но он сгорел, когда мне было шесть. По всему штату тогда бушевали пожары. Оба моих дяди и бабушка погибли. Мы переехали сюда, отстроились. И снова все потеряли. Не сразу, постепенно. Сначала лишились фермы – родители не смогли позволить себе право на воду. А ведь все делали правильно: принципы пермакультуры использовали, воду из атмосферы получали, придерживались ротации культур, выбирали те, которые устойчивы к засухе. Но крупные соседние фермы просто выкупили все права на использование водных ресурсов и выращивали сраный миндаль, еще и хвалились, что благодаря своим капельным оросителям сокращают расход воды до двух с половиной литров на один орех.

Вы когда-нибудь сражались за гиблое дело? Мы ведь прекрасно все понимали, но что было делать, сдаваться? Нет, не вариант. Вот так мы и жили: пахали за гроши, ездили на электричке в Сакто, на коленях умоляли Министерство сельского хозяйства и продовольствия выдать нам краткосрочный заем, а сидящие там мужчины вежливо отвечали, что любой заем попросту отсрочит неизбежное и это путь в никуда.

В итоге ферма отошла банку, и ее продали крупному местному предпринимателю, который пообещал не засеивать ее, за что получил «добро» на выброс парниковых газов в любых количествах. Нам он великодушно разрешил жить в трейлере у него на ферме, подрабатывая сбором урожая, и родители горбатились на него ничуть не меньше, чем раньше, но толку. Денег не хватало даже на нас с братом – и я не про универ говорю, не про экскурсии, а про вещи первой необходимости. Одежда. Еда. Примерно в то время заговорили про программы гарантированного трудоустройства, но мы жили в глуши, и новости до нас доходили годами.

Когда мы узнали, было уже слишком поздно. У папы начались проблемы с сердцем, у мамы нашли диабет. Но мы жили на государственную страховку, и в поликлинике не удосужились сообщить, что родители могут подать заявку на участие в госпрограмме, которая покрыла бы все расходы. Потом, когда за медицину взялась Увайни, стало значительно лучше, но к тому моменту все, на что оставалось рассчитывать – это относительно безболезненная смерть.

Тогда-то я и стала активисткой. Хозяина фермы, разумеется, не устраивало, что на его территории живет наглая смуглая девка. Благодаря гарантии занятости я могла получать неплохие деньги, подрабатывая общественным организатором, но, сколько бы я ни разъясняла остальным их права, предпринимать что-то было поздно, и все это понимали. Сначала нам запретили брать воду из Колорадо, потом пересохли все, даже самые глубокие скважины, а потом начались такие дожди, что смыло все – и посевы, и почву, и трейлеры, и дома.

И мы пошли сюда. Я предложила. Подсуетилась, отыскала места с богатой налоговой базой, активными отделениями демократ-социалистов, низкой плотностью населения и пространством для застройки и роста, чтобы нам было где жить. Наняла юристов, чтобы разобраться в законодательстве, убедила ребят моего возраста, что нужно бежать, а они уже уговорили родителей.

Она тяжело вздохнула.

– Охренительно, да? Из-за меня мы теперь спим в палатках, а нацисты сжигают кресты, разгуливают по стране с пушками и устраивают теракты. Из-за меня.

Ее плечи дрожали, и Фыонг осторожно положила руку ей на колено.

– Ты поступила правильно. Это ведь творится не только у нас, а по всему штату. По всей стране. Черт, да по всему миру. Ушли бы вы или остались – все равно попали бы под раздачу. Зато здесь у вас есть хоть какая-то, но опора. Люди, которым не все равно. Порядочные, достойные люди.

– Порядочные, – фыркнула Ана-Люсия.

– Да, – сказала