Ключи петроградские. Путь в академию - Мелалика Невинная

– Артиллерийская академия? – уточнила я, чтобы не молчать.

– Академия Можайского, – сухо отозвался ворон.

Значит, ректор и учился на Петроградке, вскользь подумалось мне. Мимо Военно-космической академии имени Можайского и ее корпусов я не раз проходила во время своих долгих прогулок по Петроградской стороне.

– Предок же твой учил и одно время даже преподавал богословие в Кенигсберге. Да, изначально он был мастером слова, и слово это было у бога, – скаламбурил ворон.

– Офигеть, – пробормотала я. – И при этих вводных они стали архитекторами, даже Великими Архитекторами?

– Да, – согласился ворон, – потому что это было их истинным даром, который пробудился в связи с тем социальным и политическим контекстом, что их окружал. У пана Твардовского это было усиливающееся влияние Российской империи, у ректора – девяностые.

– А у меня какой контекст?

– Поживем – увидим, – только и ответил пернатый. – Так или иначе, никто из этих двоих не имел диплома, который гласил бы, что они окончили факультет архитектуры в каком бы то ни было учебном заведении.

– То есть ты мне сейчас говоришь, что можно стать архитектором, не учась на архитектора…

– Нет, я этого не говорю, – отрезал ворон. – Я говорю, у них не было диплома с соответствующей записью, но учиться им пришлось. Про твоего предка я ничего не скажу, но про ректора могу сказать так: ему пришлось очень быстро осваивать предметы, хотя это и не была учеба в классическом ее понимании. Он не ходил на пары и не рисовал композиции для почтенной комиссии, но он постигал магию архитектуры, причем порой на собственной шкуре. Будет отлично, если у тебя получится нормальный учебный процесс, но по тому, что мы с тобой наблюдаем, впахивать ты будешь не в аудиториях, а в полях. Ты уже в них впахиваешь. Так что завтра на почту – прятать ключ, а потом за книгами.

– У меня есть выбор? – кисло усмехнулась я.

Выбора у меня, разумеется, не было. Когда мы с вороном завтракали между походом на почту и визитом к Дмитрию, я озвучила мысль, которая не давала мне покоя:

– Вот скажи мне, птиц, как вообще можно было так поступить – сломать ключ всех ключей? Тебя же избрал город. Ты сам стал городом. Какая разница, что от тебя хотят люди, если ты стал больше, чем люди?

– Потому что любой город – это и есть люди. – Ворон посмотрел на меня то ли с жалостью, то ли с презрением. – Город без людей смысла не имеет. Есть такие противоречия, разрешить которые внутри системы невозможно. Можно только покинуть ее.

– Но это же буквально умыть руки?!

– Женя… – Ворон привычно вздохнул, помолчал, немного распушился, встряхнулся и продолжил: – Ты, как филолог, должна понимать важность контекста. Я не случайно повторяю это слово. Все решает контекст. Причем иногда он бывает таким огромным и сложным, что невозможно дать однозначную оценку произошедшему в его рамках. Вот скажи, думала ли ты когда-нибудь, что Иуда должен был предать Иисуса, а Пилат должен был умыть руки, потому что только в этом случае Иисус был бы распят и смог воскреснуть, положив начало новому миропорядку и новой религии? Думала ли ты, что, поступи Пилат иначе, у нас бы просто не было христианства?

– Нет, – уныло ответила я.

– Подумай. – Ворон покосился на мой сэндвич, который я все никак не могла доесть. – Подумай о том, что с точки зрения сил все совсем не так, как мыслят обыватели. Если бы Пилат помиловал Иисуса, возможно, тот запомнился бы миру лидером мелкой секты, если запомнился бы. Согласившись остаться Великим Архитектором Польши, пан Твардовский спас бы семью от ссылки, но предал бы национальную идею. Он стал бы придворным архитектором русского царя, а не сыном своей отчизны. Стал бы городом русского царя. Оставшись на службе, в своем контексте он совершил бы куда большее предательство. Пан Твардовский сломал ключ, но не сломил польский дух. Он стал легендой. Твоя родня вычеркнула магию искусства, посчитав предка предателем, но он не мыслил как человек – он мыслил как сила. Пан Твардовский был включен в огромный контекст, гораздо больший, чем история одной семьи. Отправившись со своей семьей в ссылку, перестав быть Великим Архитектором, он дал надежду на идентичность целому народу.

Я вздохнула и придвинула к пернатому тарелку с сэндвичем.

– То же самое и с ректором. – Ворон положил на сэндвич лапу, но клевать не стал. – В отличие от твоего предка он не успел официально стать Великим Архитектором Петербурга или России.

– Но как тогда… – Я хотела спросить: «Как же он тогда отказался, если не стал?»

– Официально, – перебил меня ворон. – Он перешел в статус Великого Архитектора, но не прошел всех бюрократических ступеней, закрепивших бы его статус на государственном уровне. Но если бы этот статус был закреплен, ректором бы начали играть несколько сил, желавших от города в тот момент разного. Проще было уйти со сцены, пока не началась грызня.

– Но…

– Никаких «но», – бросил ворон, нервно поклевал сэндвич, после чего продолжил: – Просто поверь, что лучшим выходом был отказ от служения, потому что служение развязало бы войну вокруг города. Власти, бандиты, тайные ложи – они пошли бы очень на многое, и покой, который более-менее установился в городе, был бы нарушен, что повлекло бы за собой ужасные последствия. Ректора, кстати, потому и считают бандитом, что ему приходилось соприкасаться с представителями этой системы. Тебе сейчас кажется, что можно было иначе. Можно было бы выслушать город, стать городом и погасить конфликты в зародыше… Нет, в том контексте – нельзя. Можно было убрать одну фигуру, и ректор принял решение, что ею станет фигура Великого Архитектора. К тому же, как я уже говорил, был ряд нюансов, связанных с академией, а ректор всегда выбирал ее. Да, ты можешь решить, что, если сама станешь Великим Архитектором, будешь мудрее и хитрее, но никто не знает своей судьбы до конца.

– Это ты тоже уже говорил, – заметила я.

– Говорил. Ты можешь строить любые предположения, но они тебе вряд ли помогут, когда ты окажешься в реальных условиях. Поэтому мой тебе совет: продолжай учиться, не дожидаясь поступления. Если ты хочешь изучить ключи завета, начинай прямо сегодня. Тебе тоже придется бежать очень быстро…

– …чтобы оставаться на месте, – хмыкнула я.

– И это тоже, – согласился ворон и добавил: – И бога ради, никогда не считай себя умнее своих противников. Вернее, никогда не считай их полными дураками. Если ты и впрямь умна, с настоящими дураками просто воевать не станешь, а если уж воюешь, будь добра, уважай противника. У тебя могут быть преимущества перед ними, вот их и развивай, а об умственных способностях врага думать не надо.

– Что еще расскажешь? – Я подперла щеку рукой.

Мне стало невыносимо тоскливо, до тошноты. Я думала, что магия искусства приведет меня к чему-то возвышенному, к свету, к реализации мечты, пока же она тащила меня прямиком к разборкам братков и заговорам рептилоидов с масонами. Тоже, конечно, романтика, но можно мне хруст французской булки и упоительные балы, а не бандитский Петербург?

– Ты знаешь, почему Кенигсберг еще существует? – вопросом на вопрос ответил ворон.

– Его не существует, – хмыкнула я. – Есть Калининград, а Кенигсберга нет.

– Это он снаружи Калининград, а внутри он Кенигсберг. Древняя прусская магия, как бы ее ни закатывали в советский асфальт, все еще там, – сообщил мой фамильяр. – Так вот, Кенигсберг существует потому, что комендант крепости генерал Отто Ляш приказал сдать город. Он знал, что его ждет на родине, – расстрел. Он знал, что его ждет у противника, – расстрел. Если бы он вышел из бункера, его бы тоже расстреляли на месте. Смерть ждала Ляша везде, а еще она ждала город. Ляш сдал город, чтобы тот остался жив, и сам в итоге выжил. Отсидел в лагере, вернулся в Германию, написал мемуары. Я был в бункере Ляша. Там стоят ворота с руническими знаками. По легенде, эти руны отвечали за то, чтобы враг не открыл эти ворота и не попал в бункер. Знаешь, что самое смешное? Враг их и не открыл. Руны