Ночь упырей - Анастасия Александровна Андрианова

Годами позже он узнает, что, скорее всего, странная крыса была опоссумом: серое тело, белая вытянутая голова с розовым носом, чёрные уши и глаза. Но тогда Мирча прозвал её крысой, а мама смеялась, что он не догадался выбрать себе игрушку посимпатичнее.

Ровно через год мама перестанет смеяться навсегда.

Сон мигнул дурными огнями, настолько резко сменяя картинку, что в растревоженном мозгу задрожали цветастые помехи.

Холод с речки пробирает до костей, а на Мирче тонкие штаны, которые он донашивает за Манушем, и огромная спортивная куртка ярких цветов, красная с жёлтым.

Мирча сначала бежит так быстро, что между рёбрами колется и больно дышать. Потом сбивается на шаг и идёт осторожно, пугливо, предчувствуя беду. Большую-большую беду.

Ноги ступают по гравию и песку. Под ботинками хрустит стекло и мнутся окурки. Дует холодный ветер, пробирается под куртку, к тощему, вечно голодному телу.

В нос ударяет запах. Мерзкая вонь гнили и железа.

Мирча сглатывает ледяной комок в горле и выходит к месту, где они жили в городке на колёсах.

А от городка почти ничего не осталось.

Многие фургоны перевёрнуты и лежат на боку, словно мёртвые динозавры после падения метеорита: Мануш рассказывал, что так всё и было, честное слово, в энциклопедии читал. Стёкла выбиты, на металлических кузовах серебрятся следы когтей. У динозавров не было стёкол. Они бы лежали в крови.

Но и фургоны тоже лежат в крови, как будто из них вытекло, не из людей, нет. Или это пятна бензина? Мирча не понимает.

Пустырь теперь похож на свалку. Вместо городка – побоище.

Ещё тлеет костерок, в котором мальчишки пекли картошку. Вокруг костра земля чёрная от крови и воняет.

Мирча крутит головой, и до него постепенно доходит, что все пятна на гравии – это совершенно точно кровь. Много, очень много крови.

Мирчу тошнит. Он сгибается, уперев руки в колени, и его рвёт.

Он бежит оттуда. Помнит только, как больно было дышать и как колотилось сердце. Он падает. Пачкает яркую куртку, попав в последнюю кровавую лужу. На жёлтом хорошо виден багровый след.

С тех пор он клянётся не носить больше яркое.

Там не было тел. Он не видел их тел.

Он не видел тел…

* * *

Спалось Мавне плохо. Она постоянно поднимала голову, вслушивалась в дыхание Смородника и присматривалась, вздымается ли его грудь. Как назло, ночь стояла темнейшая, и ничего особо не было видно, а включать свет она не решалась, чтобы не разбудить.

Иногда она украдкой трогала его: прижимала ладонь к лопатке или сжимала пальцы и запястья, только чтобы проверить, что он тёплый и с бьющимся пульсом.

При ней никогда никто не умирал, и крайне не хотелось бы, чтобы Смородник стал первым.

Он не ворочался, не храпел – и правда казался едва живым. Мавна не могла понять, это из-за ран, из-за удара по голове или из-за истраченных чародейских сил, а спросить не представлялось возможности. Оставалось только надеяться, что утром он проснётся и сможет что-то ей сказать. Попросить таблеток и кофе. Подскажет, как сделать так, чтобы ему стало лучше.

Мавна прижалась к его спине щекой и постаралась успокоиться – а заодно передать ему свой покой и своё тепло. Покровители, и за что ей послали такого бедового?

«Спасибо, что послали», – подумала она, слушая, как он дышит и как мелкий дождь моросит по железному подоконнику.

* * *

Смородник подскочил на кровати с надсадным всхрипом.

Много лет уже нет ни крысы-опоссума из автомата, ни жёлто-красной куртки, ни его родных. Но они по-прежнему ему снятся.

Пот катился по вискам и шее. В идиотской мягкой толстовке было слишком жарко. И обстановка выглядела слишком непривычно.

Где он, чёрт возьми?

– Смонь, что случилось?

Участливый и ласковый голос Мавны раздался совсем рядом. Смородник рывком обернулся, ошалело посмотрел на неё, румяную и нежную в сумеречном свете утра. Зачесал пальцами волосы с лица и мотнул головой, сглотнув.

– Приснилось.

Она положила руку ему на плечо, и от прикосновения его пробила дрожь. Свет, что она с ним делает? Смородник попытался отодвинуться на кровати, чтобы не лежать так смущающе-близко, но кровать Мавны была не настолько широкой, как ему хотелось бы.

– Как ты себя чувствуешь? – Мавна будто решила добить его своими вопросами.

«Смонь».

Это не его, это не он. Его зовут Мирча. Смородник. Он не спит в мягких девичьих кроватях, в комнатах, завешенных милыми картинками и гирляндами. Он жил в городке на колёсах, спал на ветру под мостом и дрался в общежитии для молодняка, чтобы выбить себе место на продавленной койке, а не на полу. И девушка эта – милая, ласковая, горячая, самая лучшая – не его, а упырька. Он должен быть не здесь. Не присваивать себе чью-то чужую жизнь. Не делать вид, что всё это правильно.

Он метнул на Мавну дикий взгляд. Голова раскалывалась, и кости ломило, будто он вовсе не отдыхал. Так бывает, когда тратишь много искры. Нужно отлежаться, но некогда. Пора бежать.

Так ничего и не ответив, он свесил одну ногу с кровати (чёрт, какие идиотские широкие штаны на нём!) и попытался встать, но маленькие цепкие пальцы Мавны крепко впились в его плечо.

– Ну и куда мы собрались?

– В туалет тоже не выпустишь? – огрызнулся он.

Пальцы Мавны дрогнули, но тут же сжались ещё сильнее и рванули назад, пригвождая Смородника обратно к подушке. Он охнул, грузно упав на кровать.

– Хитрый какой, вы посмотрите на него! – шикнула Мавна.

Перед глазами заплясали звёзды. Смородник хотел бы сказать, что она ослепительна в своей мягкой булочной красоте среди этих нежных утренних сумерек, но мог только смотреть на неё, приоткрыв рот. От удара о подушку в голове блаженно запела пустота, и, Темень, как же это было хорошо. Кажется, это ему и было нужно.

Наверное, он бы хотел, чтобы Мавна била его по голове каждый день, вытрясая дурные мысли. Но только подушкой.

– Извини. – Она поджала губы. – Если хочешь встать, то делай это постепенно и не так, будто ты собрался выпрыгнуть в окно. И сначала скажи, как ты себя чувствуешь.

Она нависла над ним сверху, и пряди волос щекотнули Смородника по шее. Он сглотнул, пропустив пару вдохов и, кажется, начиная забывать, как дышать. Наверное, ему точно напрочь отбили мозг, потому что рука