Жрец со щитом – царь на щите - Эра Думер

– У меня нет никого, кроме тебя, ты же знаешь. – Ливий обиженно шаркнул ногой.

Меня развеселил сладкий аромат цветов и то, как мы затерялись среди пушистых сфер самшита. Ни один взрослый не проник бы на нашу секретную территорию, и розы, трепеща на ветру, кивали нам пёстрыми бутонами, шепча: «Мы сохраним вашу тайну»[24].

Ветерок принёс солнечное тепло, аромат травы, хвои, августовских яблонь и груш, аппетитные запахи с кухни. Показательно вдохнув и выдохнув, я спрыгнул с лавочки и обнял Ливия за шею:

– Зна-аю! А у меня нет никого, кроме тебя. Я шучу над тобой. – Я ткнул его в живот – он, согнувшись, поморщил нос с улыбкой, в точности как кормилица Кирка. – Ты ведёшься на мои шуточки, вот я и исполняю их.

– Поэтому я и ведусь, чтобы ты больше шутил, Луциан.

Мы затерялись в саду, и десятилетним мальчуганам он казался титанически большим. Нас окружали колючки самшита, из которых то и дело вылетали стаи пухлых малиновок и воробьёв. Небесный океан разливался густой синевой – в неё невозможно было вглядываться дольше нескольких вздохов, она бередила взор, мерещились стекляшки, и приходилось смаргивать слёзы.

Когда я смотрел на небо, а потом на Ливия, он казался мне обесцвеченным.

– Самое время, – смущённо сказал он и протянул ко мне кулак, – вручить тебе подарок. С днём рождения, друг.

Он раскрыл кулак – на ладони блестело тонкое витое колечко с узкой иглой и причудливым креплением. Я сразу определил его:

– Серьга! – Приняв подарок, я воздел его к солнцу и поглядел сквозь, прищурив глаз. – Как блестит!

– Угодил? – спросил Ливий со слабой улыбкой, теребя тунику.

– Спрашиваешь! Это лучшее, что мне дарили, дружище! – Я крепко обнял его, но скоро оторвался, ибо не мог наглядеться на украшение. – Долой гнутый металл! – Я освободил мочку, проткнутую год назад, и вставил новую серьгу. – Ух ты! Настоящее золото! Где ты его достал?

Я покружился, искрясь на солнце и ощущая кожей согревающую благодать Сола. Мне тогда подумалось, что я – солнце, а Ливий – мой спутник, луна. И мы, полноправные владыки неба, занимаем свои позиции, идём рука об руку – вечные царь и жрец. Вот, думал я, Ливий смугл и золотист очами, потому что его оберегает солнце. А я – светлокожий, и в глазах – серебро, ибо луна защищает меня.

– Никак украл? – подшутил я над Ливием, и он как-то странно икнул и выпучил глаза.

– Вовсе нет, с чего ты взял?

– Неужто накопил? Или обменял что-то дорогое сердцу? – допрашивая, я подкрался и повалил Ливия в розовый куст. Недовольно жужжа, из бутона поднялся в воздух жирный шмель и улетел прочь. – Я ведь верну – не надо идти на такие жертвы, Ливий.

Я щекотал его, пытая, но он стойко терпел, и его плотно сомкнутые губы раздувались с щеками от смешков. Он перешёл в атаку. К концу детской забавы мы переломали иглистые веточки, примяли траву и растеряли дыхание. Отрывисто хохоча, развалились под прозрачным небом.

Ливий достал из мешочка второе колечко – в точности, как у меня. Он вставил его в левое ухо, покуда я носил свою серёжку в правом; так мы походили на одного человека, вскормленного одним молоком, воспитанного одной женщиной. В нас текла одна и та же кровь, билось одно и то же сердце и разрасталась душа, поделённая на двоих. В друзьях она, по вещему закону, одна.

– Настоящее этрусское золото, – похвастал Ливий. – Давай играть в патрициев?

Он приподнялся на локте, глядя на меня со сморщенным в улыбке носом.

– Давай. А как?

– Мы должны важно говорить. – Ливий подпрыгнул и изобразил важность, пригладив послушные волосы. Он затмил солнце, я наблюдал с низов. – Господин, мы намерены построить на вашем участке домус для петуха. Петуху должно быть комфортно, и домус должен быть сто тысяч локтей в длину и ещё больше в ширину! Отдайте свой дом, господин, чтобы моему петуху жилось хорошо! Его куры-наложницы уже облюбовали вашу виллу во Фракии.

Я покатился, смеясь взахлёб и пытаясь отвечать. Какой чудный был день рождения! Отвечая хозяину петуха, я тёр серьгу, изображая снобизм вельможи. Ливий принялся отвечать тем же. Мы и не заметили, как привычка вошла в обиход и переросла в сакральный жест, на котором мы общались, обмениваясь планами, и под которым шифровали шалости, чтобы не догадались родители.

690 г. до н. э., вне времени, Орк

Я в царстве мёртвых.

Пляж, словно покрытый слоем пепла, был бесцветен. Серый, пустынный, омываемый пятью реками, отсекающими земную оболочку. Тишина. Тишина, как кинжал повитухи, разрубал душевную пуповину, связывающую с телом.

Волны вяло скользили по песчаному берегу. Я осмотрелся: пятиугольник, гранённый Ахероном, Коцитом, Стиксом, Флегетоном и Летой, казался бескрайним и вместе с тем защищённым серыми скалами. В центре возвышались врата, под которыми раскачивалась на воздушных волнах ладья. К ней вела очередь из мертвецов – смуглых и бледных, блондинов и брюнетов, старых и молодых, бедняков и богачей – они ждали своей участи. Их лики были почти неразличимы в ореоле дымки, окружавшей призрачные тела.

Я не торопился вставать в очередь. Погрузил босую ногу в песок и поморщился:

– Холодно.

Одна из рек была чернющей, покрытой коркой льда, и по ней плыли тела тех, кого похоронили без уплаты за переправу. Я отвернулся, и без того мёрз, к тому же имел все шансы примкнуть к бедолагам, если Ливий не озаботится моим посмертным приданым.

«Кого я обманываю, – со вздохом подумал я, – я вверяю себя в руки Царя священнодействий. Он похоронит как положено».

Густые, чернильные воды Коцита словно не двигались вовсе. Оттуда доносился скорбный вой. Он противно бил по ушам. Раскалённая река оттесняла Тартар для грешников, прозрачные стоки Леты колыхались от дыхания утробы Орка, а зеркальные воды Стикса скользкими дорогами отделяли мир живых от мира мёртвых. Уж я-то не забуду Стикс – меня пронесло над приграничной рекой на бешеной скорости.

Серели и проливались на чёрный песок небеса. Дышалось вязко, лёгкие свистели от серебра и пепла, наполнявших воздух. Души слонялись в ожидании приговора, не глядя ни на меня, ни на других. Порой даже сталкивались, но, обменявшись пустыми взорами, продолжали бессмысленный путь.

Не было «вчера» или «потом». Я упал в песок. Ничего тут не было, и мне до одури не хватало отца, не хватало Ливия, солнца, рыночной вони и пьяных уличных визгов. Я жаждал вгрызться в персик и