Девять жизней - Квинтус Номен

продолжения рода – и я даже понял, почему в Европе живут изначально именно белые люди, то есть потомки неандертальцев: негры в местном климате просто размножаться оказываются не в состоянии! Физиологически не в состоянии: у них (в смысле, у «кроманьонцев») детородный орган всегда одного размера, а у неандертальцев (и их потомков) на холоде он сжимается и прячется в тепло – и уже к двенадцати годам черные этот орган умудрялись отморозить до такой степени, что в плане деторождения он оказывался абсолютно бесполезным…

Лодки я сделал «по уму»: с четырьмя парами весел, с мачтой, на которой можно было поднять косой парус (льняной, естественно), а когда на каждой сидят по восемь крепких и очень выносливых мужиков, то грести можно было вообще почти без перерывов. И мы отправились в путешествие еще в начале мая: я надеялся, что в этом случае получится вернуться до наступления холодов. Но, как оказалось, мои прикидки были несколько неверными: плыли мы очень быстро. Правда, в паре мест нам пришлось лодки вообще на руках перетаскивать из-за порогов, но в целом путешествие явно не затягивалось – и где-то в начале июня мы уже куда-то приплыли. Только непонятно, куда именно: все так же спокойно текла река (ставшая к этому моменту очень широкой, явно под пару сотен метров) – но вокруг уже не равнина простиралась, а какие-то горы поднимались. Невысокие, и скорее все же холмы – но я что-то не мог припомнить, что в низовьях Дона хоть какие-то горы есть. Так что мы остановились на предмет «подумать», а я еще попробовал в некотором отдалении от реки земличку копнуть: что-то мне эта полудохлая степь напоминала.

И оказалось, что она мне напоминала именно то, о чем я подумал: в нижней части берегового холма земля была соленой. Не сильно соленой, то есть это не солончак все же был, но после того, как я землю в воде размочил, вода получилась именно солоноватой. И меня это заинтересовало, причем даже не потому, что тут можно было хоть сколько-то соли добыть, так что я, оставив народ соль из земли все же добывать, отправился с Дианой и еще двумя парнями посмотреть, что творится в некотором отдалении от речки. С такой женой, как младшая, это было именно приятным путешествием: хотя избытка зверей нам не попадалось, но призрак голода перед нами не вставал – и я с некоторым удивлением вдруг понял, что бродим мы уже почти месяц. И месяц этот был весьма сильно насыщен разными интересными событиями, например, мы встретились с другими, уже сугубо местными, товарищами. Племя было небольшое, всего дюжины две взрослых и пяток детей до десяти лет – но интересным было и то, что они не бросились «защищать территорию от пришельцев», а встретили нас довольно мирно и предложили… торговать. То есть не торговать, конечно, а меняться: Диана им просто отдала подстреленную ей скотинку (которую она скорее из охотничьего азарта подстрелила), а те принесли ей «в обмен» какие-то глиняные поделки. И поделки из кости – но явно не «утилитарные», а что-то вроде «местных сувениров».

Понятно, что мы друг друга вообще не поняли (то есть ни они нашу речь не понимали, ни мы их), но Бых, вспомнив молодость, довольно быстро все же нашла с ними «общий язык» (и отнюдь не вербальный), так что еще через неделю мы разошлись, вполне довольные друг другом. А особенно довольным разошелся я: мне удалось найти в этой степи несколько ранее не обнаруженных интересных травок. И по крайней мере по поводу одной я был уверен, что нашлась «первобытная дикая пшеница»…

А Диана была уверена, что ей местные рассказали о том, что неподалеку (по ее мнению, не более чем в неделе пути) находятся настоящие солончаки, до которых мы просто не доплыли. Как она это поняла, не зная ни одного слова из используемых туземцами, я так и не понял – но младшая была настолько уверена, что я решил продолжить путь. И не прогадал, так как женам нужно верить всегда: через два дня, спускаясь по реке дальше, мы увидели даже не солончак, а вроде как высохшее соленое озеро. Небольшое, но в нем мы соли с тонну накопали буквально за день, после чего со спокойной душой отправились обратно домой. То есть душа была спокойна, а вот мышцы всю дорогу держались в сильном напряжении: плыть-то теперь предстояло против течения. Но мы – справились! То есть мужики-неандертальцы справились, и к родным берегам мы успели вернуться еще к середине сентября.

И тонна соли народ сильно обрадовала, но их радость была ничем по сравнению с тем, как радовались моему возвращению Тимка и Таффи. Тимка, который уже по двору с трудом ходил, куда-то убежал и принес мне свежего хомяка, а затем раз по пять в день приносил мне (с кухни) куски мяса и буквально кучи кошачьих игрушек, которые детишки делали из меха. Таффи мне добычу не носила, а просто от меня не отходила – а стоило мне присесть, допустим, в кресло, то оба зверика тут же запрыгивали ко мне на колени. И, понятное дело, спал я теперь тоже с двумя немаленькими котиками на груди…

Но зверики, похоже, понимали, что мне и работу делать нужно, так что когда я уходил в кузницу, они меня туда до двери сопровождали, а потом просто сидели у нее (снаружи, все же грохот молота им очень не нравился) и ждали, пока я обратно домой не пойду. И так они себя вели до самого конца…

Тимка ушел первым: как-то ночью он аккуратно, стараясь меня не разбудить, спрыгнул с моей груди и залез в стоящую у двери старую переноску. В ней я его и похоронил, и на могилке посадил куст шиповника (его привезла уже третья «соляная экспедиция») – и я, сам чуть от горя не померев, с удивлением понял, что зверик-то прожил двадцать четыре года! А Таффи его пережила еще на полтора года, и тоже ушло достойно: когда мы с ней просто играли во дворе, она вдруг бросила игрушку и спряталась за растущим у стены кустом…

Меня успокаивали уже внуки моих звериков: большая серая кошка (их тех, у кого точно в предках были невские) и два совсем молодых кота, постоянно между собой выясняющие, кто из них в доме хозяин. И они