Кровь в его жилах - Татьяна Лаас

— Чтобы он понял: даже отказ не страшен! Страшно не признаться. И, Светлана, больше не повторится. Ты мне последнее время как сестренка… Когда Сашка в октябре с тобой на руках шагнул в управу, я понял одно: только живи — остальное неважно. Люби, дружи, наслаждайся жизнью с кем хочешь, только живи. Вот что светоч животворящий и багряно сияющий в животе любимой барышни делает с мужскими мозгами. Сразу на место ставит.

— Хороший светоч…

— Очень! — он пальцем ткнул Светлану в кончик носа. — Мы еще заставим Громова-старшего жалеть, что он запретил Сашке быть счастливым с тобой.

Все же княжич не менялся — его даже багряный светоч не исправил! Он так и не запомнил, что Светлана сказала: дело не в Громове-старшем. Мишка из тех, кто слышит то, что хочет. Светлана смирилась с неисправимостью Миши и спросила:

— А что там в Зерновом? Справились с Сашей?

Мишка скривился:

— В Зерновом плохо все. Мы с Сашей вроде и заткнули откровенные дыры в мир чуди, но там шахты по добыче радиоактивных металлов… Там десятилетие можно бродить в поисках новых трещин. Шахтеры уже пятый день бастуют, отказываясь спускаться под землю. Шахтовладелец призвал жандармов — Рогозин вчера самолично туда выехал с отрядом жандармов на подавление беспорядков. Договорятся или нет с рабочими — не понятно вообще. С одной стороны — радий крайне необходим. С другой — рабочих понять можно. Чудь опасна. Рабочие и без неё мрут со страшной силой из-за радия…

— А Рогозин…

— А этот в два раза опаснее и гнева владельца, и чуди.

Двери в кабинет распахнулись без стука, заставляя Светлану шагать в сторону, чтобы Миша не перекрывал траекторию полета огненного шара. В кабинет, чуть не получая боевой шар в лоб, шагнул незнакомый мужчина в годах: благородная седина, суровое лицо, черный почти в пол кафтан с серебром вышивки. Везде: на груди, на плечах, на надплечьях — сияла псиная голова.

Соколов Аристарх Борисович собственной персоной, надо полагать. За ним стояли еще два опричника, не так сияя серебром. В руках одного была корзина, у другого — ошеломительный по величине букет из белых астр. Не только огненные змеи не разбираются в букетах.

Звукопоглощающее плетение слетело прочь, и осоловелый после сна Саша вскочил на ноги, вытягиваясь во фрунт. Светлана поморщилась: он же в Серых ручьях спокойно возражал Соколову — откуда столько раболепства взялось? Или… Она поздно сообразила… Он выслуживается в попытке вернуться в опричнину. Из-за неё.

Соколов черными от тьмы глазами посмотрел на всех и, словно щенкам на псарне, велел:

— Громов, Волков, вон!

Княжич побелел, но сдержался — опричнина выше всех, даже князей. Саша сжал зубы, чтобы промолчать. А Светлана не стерпела — Соколов знал, кто она. Если он позволяет так обращаться в её присутствии, то и с самой Светланой церемониться не будет.

— Соколов, вон! — процедила она. — И шавок своих заберите.

Миша самоотверженно заступил вперед, заслоняя собой Светлану:

— Аристарх Борисович, и вам добрый день!

Светлана упрямо обошла его:

— Повторяю последний раз: Соколов, вон! Я еще не забыла: «Блокирующий браслет на руку!» Псам своим на псарне будете командовать, а тут магуправа. Тут те, кто имеют право здесь находиться. И кому вы не имеет права отдавать свои собачьи команды.

Парень с букетом цветов неожиданно подмигнул Светлане, а Соколов как-то удовлетворительно сказал:

— Что ж… Порода чувствуется. Не попортилась кровь. Не попортилась! А про блок-браслет вы еще сами не раз вспомните и поймете, что иногда это приемлемый выход.

— Аристарх Борисович, я не преступница, чтобы меня заковывать в блок-браслет. Что вы хотели? У вас пара минут прежде, чем я вспомню свою команду «Вон!». Я приведу её в действие.

Соколов мрачно улыбнулся:

— Я лишь пришел сообщить, что двадцать третьего ноября полнолуние. Рассмотрите эту дату для нашей встречи. — Он обернулся к одному из псов, сопровождавших его: — и… Примите наши поздравления со взятием второго ранга.

Псы слаженно промаршировали к Светлане, вручая корзину и букет. Она внезапно поняла, что ни за что не позволит Саше из-за неё надеть эту форму. Она ни за что не позволит Сашке болванчиком маршировать по указке Соколова. Нет, если Саша сам решит, без учета её охраны, то пусть и возвращается в опричнину, но не из-за неё!

Соколов вновь посмотрел на Сашу и скомандовал:

— Громов, за мной…

Светлана ничего не почувствовала, когда четверо мужчин провалились в кромеж. Черт побери этого Соколова! Черт побери опричнину и их правила! Она найдет на них управу, даже не прибегая к венчанию на царство. Иначе какая из неё Великая княжна, если она такую простую задачку решить не в силах. Кошка и более тяжелые задачи ей подкидывал. Справится.

Она повернулась к Мише и замерла. Он где-то потерял свою привычную улыбку:

— Свет моей души, могу я спросить… Почему тебе подчиняются псы? Ты же… — Кажется, любые предположения, что пришли ему в голову, Мишке не нравились.

Она поставила на стол тяжелую корзину и извлекла из неё бархатную коробку. Она уже знала, что там будет. И нестыдно было Соколову тревожить прах умерших?

Розовые жемчужины, ровно тринадцать, поблескивали на белом шелке. К ожерелью прилагались новый замочек и девятнадцать жемчужин, их и считать было не надо. Светлана сама это знала.

— Миша…

— Ты… — он неуверенно подошел и посмотрел на ожерелье. Считал он быстро. — Елизавета Павловна Рюрикович…

— А ты Михаил Павлович Рюрикович, мой далекий внук по матери и Золотой сокол.

— Вот и познакомились… — голос у Миши сел от неожиданности. — Сашка знает?

Она лишь вздохнула.

Мишка совершенно чудесен иногда — он больше волновался за друга, чем за свое подпорченное происхождение.

Глава двадцатая

Появляется всепролазная тварь

Светлане не спалось. В управе на дежурство остался Мишка, она же под крики газетчиков о том, что на приисках в Зерновом арестовали зачинщиков забастовки, вернулась домой. Лучше бы осталась в управе, позволяя Мише отдохнуть. Все равно заснуть не могла, а ему последние дни тоже приходилось несладко: Зерновое с чудью, больница с пострадавшими в пожаре, еще и огненный змей. Миша тоже не спал несколько дней. Надо было остаться в управе: её-то хорошо подлатал «касторовый» голос — даже живот за день ни разу не вспыхнул болью. Уголек в нем погас. Вспомнить