Двуглавый. Книга вторая - Михаил Иванович Казьмин

понадобилось, пришлось после другого разговора, куда более важного, на этот раз с тем же Денневитцем. После собрания в кабинете Кривулина Карл Фёдорович отпустил Воронкова домой, сам же в сопровождении дворянина Елисеева отправился в Кремль, где утащил подчинённого к себе в кабинет и приказал подать туда чаю.

— Итак, Виктор Михайлович, о положении дел в Михайловском институте говорить не буду, вы сами всё видели и даже на себе испытали, — по традиции, Денневитц начал с очевидного. — Не стану скрывать, там, — Карл Фёдорович многозначительно воздел перст к потолку, — высказывалось пожелание обучать в институте людей из нашего ведомства, как и иных ведомств, обеспечивающих защиту Империи от врагов внешних и внутренних, но, вы же сами, Виктор Михайлович, видите, что в имеющихся условиях говорить о таком преждевременно. Да что тут далеко ходить — я вас направил в институт на подобное обучение и чуть было не потерял!

Судя по этим словам Денневитца, дальнейших проверок, по крайней мере, таких серьёзных, как это было тогда с Хвалынцевым, опасаться не приходилось. Но куда интереснее было послушать, куда Карл Фёдорович повернёт дальше.

— Должен отметить, Виктор Михайлович, — продолжал надворный советник, — в том, как вы избежали уготовленной вам Хвалынцевым ловушки, я вижу не только изрядную вашу удачливость, но и похвальную решительность вместе с умением использовать те знания и навыки, которым вы успели научиться. Замечу также, что мне следовало более внимательно прислушиваться к вашим докладам о нездоровых проявлениях в работе института.

Так, а вот теперь держим ухо востро — если начальство не скупится на похвалы подчинённому, да ещё и впадает в самокритику, стоит быть готовым к тому, что подчинённого ждёт какое-то ну о-о-очень сложное и ответственное задание.

— Поэтому, Виктор Михайлович, я решил поручить проводить такое обучение именно вам, — выдал Карл Фёдорович.

Особой неожиданностью для меня слова Денневитца не стали, но, честно говоря, я думал, что услышу их несколько позже. А вот дворянин Елисеев впечатлился как следует — то ли подзабыл о том нашем разговоре, то ли ждал этого в каком-то совсем уже отдалённом будущем.

— Разумеется, это будет не прямо завтра, — похоже, у тёзки все эти мысли были написаны на лице, и Денневитц поспешил его успокоить. — Вам нужно ещё самому подучиться и набрать побольше необходимых знаний. Но я теперь буду требовать от Сергея Юрьевича, чтобы обучение ваше имело целью именно подготовку вас как будущего преподавателя.

— А не получится ли так, Карл Фёдорович, что господин директор будет не в восторге? — вопрос показался тёзке резонным, и он его задал. — Всё-таки он может расценить это как нарушение его прерогатив?

— Мне нужно, чтобы дело делалось, а не восторги Сергея Юрьевича, — отрезал Денневитц. — А за тем, чтобы он правильно всё оценил, Александр Андреевич присмотрит, — усмехнулся он. — Я позабочусь, чтобы так и было. Так что готовьтесь, Виктор Михайлович, готовьтесь, ничего другого нам с вами не остаётся. Службу нашу вы уже неплохо знаете, в делах институтских тоже вполне разбираетесь, классный чин по окончании университета получите, пора вам расти и далее. Представление вам на зауряд-чиновника [1] я уже подал, так что начинайте думать, чему и как учить будете.

А вот это неплохой ход. Формально на внетабельных чинов ограничения по срокам производства в следующий чин не предусмотрены, но получить повышение менее чем через год после поступления на службу — это очень и очень полезная запись в личном деле, спасибо дворянину Елисееву, в этих тонкостях я уже более-менее ориентировался. В общем, сами понимаете, деваться тёзке после такого было уже некуда, мне тем более, и с предложением Денневитца товарищ согласился. Да и не предложение это было, так что согласился, не согласился — без разницы, выполнять всё равно придётся.

— Однако же, — надворный советник поднял ладонь, привлекая тёзкино внимание и показывая, что разговор ещё не закончен, — прежде чем вы начнёте готовиться к преподаванию, необходимо закончить неприятное дело с Хвалынцевым. Окажите Эмме Витольдовне помощь в осмотре этого Бежина, возможно, и удастся открыть подноготную столь неприглядного происшествия. Но это уже завтра, сегодня отдыхайте.

На том Денневитц тёзку отпустил, вот тут я и напомнил товарищу о нашей давнишней беседе. Правоту мою тёзка признал, да и куда бы ему тут деваться, но больше его занимало дело, назначенное на завтра. Меня, впрочем, уже тоже.

…Сумасшедший дом Михайловского института устроился в усадьбе, отдельно стоявшей неподалёку от подмосковного села Косина. Глухой кирпичный забор смотрелся даже помрачнее привычных в прошлой жизни железобетонных, крашеные в чёрный цвет железные ворота только добавляли мрачности наружному облику заведения. Надолго мы у ворот не задержались, видимо, охрану предупредили заранее. Вид территории внутри столь тоскливо смотревшегося ограждения оказался тоже не шибко приятным. Пусть и было всё засажено кустами, сейчас, в марте, они и сами по себе смотрелись грустно, и отсутствие листвы делало хорошо заметными железные решётчатые заборы, которыми территория делилась на участки, крайнее, замечу, небольшие. Главное здание, крашеное серо-голубым, выглядело бы ещё прилично, если бы не характерные решётки на окнах и не всё такие же чёрные железные двери. Какие-то небольшие домики, стоявшие отдельно, тёзка рассмотреть не успел.

Прибыли мы целой делегацией в составе дворянина Елисеева, Эммы, Кривулина и Чадского, встречал нас главный врач Андрей Владимирович Дёмин, хорошо сложенный улыбчивый брюнет, очень уж похожий на доктора Менгеле [2], и главный надзиратель Ефим Васильевич Стольцев, медведеподобный гигант с грубым, но неожиданно добрым лицом. Ну прямо оба такие белые и пушистые…

Нас проводили в комнату с минимумом прочной деревянной мебели — стол, стул, табурет и кушетка с тонким ватным матрасом, туда же принесли ещё три стула и попросили недолго подождать.

Пациента Стольцев привёл и правда уже скоро. Невысокий человечек неопределённого возраста когда-то, судя по обвислым щекам, имел лишний вес, но сейчас был болезненно худ, что нередко бывает с наркоманами. Содержали Бежина в относительном порядке — волосы чистые и подстриженные, побрит, хотя не шибко аккуратно и, похоже, вчера. Одет он был в серую фланелевую пижаму, под которой виднелась не особо свежая белая полотняная рубаха, и войлочные тапки на босу ногу. Своё полное имя — Юрий Иванович Бежин — он назвать смог, пусть и не очень уверенно, но сколько ему лет, вспомнить не сумел, хотя, похоже, честно пытался.

Эмма велела Бежину снять тапочки и лечь на кушетку, выполнил он её распоряжение безропотно. Тёзка пододвинул