Троя. Пепел над морем - Дмитрий Чайка

броске он лишает врага щита, при идеальном — убивает его, несмотря на защиту. Пилум может насквозь пронзить предплечье, если попасть точно в центр. Его бросают почти в упор, метров с пятнадцати. Я подойду на восемь, я не стану рисковать.

Аякс сделает так, как делал всегда. Его щит не имеет себе равных, в нем килограммов двенадцать, а то и больше. Семь слоев воловьей кожи, обшитых снаружи бронзовыми пластинами. Хрен ты его пробьешь обычным копьем.

Я набрал воздуха в грудь и сделал то, от чего множество раз плакали мои кузнецы, забирая в перековку очередной наконечник. Я метнул пилум прямо в щит и пробил его насквозь. Судя по сдавленным ругательствам, я достал до тела самого Аякса, но доспех его защитил. Ругательства выражали скорее удивление, чем боль.

Пока он в недоумении тряс щитом, пытаясь вырвать застрявший дротик, я уже бежал в его сторону, вытащив из-за пояса секиру. Невероятная роскошь, изукрашенная цветочным орнаментом и странными зверюшками, отличалась еще кое-чем. На ней точно не сэкономили, как на мече Менелая. В бронзу этого топора положили ровно столько олова, сколько положено, и ни каплей меньше. Секира небольшая и легкая, а ее лезвие шириной три пальца. Больше не нужно, ей ведь не рубят дрова. Впрочем, мне лезвие не понадобится, ведь я перевернул топор обратной стороной, той самой, где торчал острый шип.

А пилум уже делал свое черное дело. Длинный наконечник из мягкого железа согнулся под собственным весом, дротик волочился по земле, а Аякс не мог сообразить, как же ему поступить. Прошли какие-то мгновения после броска, и этого времени ему явно не хватило для того, чтобы понять, что щит нужно отбросить в сторону. Это было совершенно невозможно, это противоречило всему, чему учили его с самого детства, и Аякс бестолково мотал туда-сюда левой рукой, пытаясь вырвать застрявшее оружие.

Я ведь не случайно бросал пилум с такого близкого расстояния. Я добрался до Аякса за два удара сердца, начав свой бег тогда, когда дротик был еще в полете. Я прыгнул на волочащееся в пыли древко и посмотрел прямо в растерянные глаза врага. Как бы он ни был могуч, но удержать щит не смог и открылся.

— Не ожидал? — выдохнул я и ударил секирой прямо в шлем царя Саламина, пробив его острым шипом.

Звериный рев раздался над полем, но Аякс, вместо того чтобы упасть, отбросил-таки в сторону щит и поднял над головой меч. Наверное, я ошибался с целью, и мозгов в его башке нет вовсе. Видимо, всю черепную коробку занимает сплошная кость. Ничем другим объяснить это было невозможно. Аякс с ревом взмахнул своим клинком раз, потом другой, рассекая воздух, словно лопасть вертолета, но он уже слабел на глазах. Черная кровь стекала по его щеке, а удары становились все медленнее и медленнее. Аякс покачивался, и лишь могучее здоровье еще держало его на ногах. Но вот он опустил меч и остановился. Глаза его затянула мутная пелена, и он уже не видел меня. Я прицелился и ударил в шлем еще раз, оставив застрявший топор в ране. Царь Саламина постоял так секунду и с металлическим грохотом упал лицом вниз. Оба войска заревели. Мои — в восторге, ахейцы — от разочарования.

— Пора выполнить наш уговор! — повернулся я к Агамемнону, который стоял молча и смотрел на тело поверженного гиганта расширенными глазами. Он до сих пор не мог осознать произошедшего.

— Я верен данной клятве, — сказал, наконец, микенский владыка. — Отдайте ему троянцев и отзовите наших из города. Война закончилась.

— Да хрен тебе! — буркнул я и пошел вглубь своего строя, который волнами расступался передо мной. Никто даже похлопать по плечу меня не смел, как водилось в таких случаях. Воины смотрели с немым восхищением.

— Элим! — позвал я своего брата. — Отойдем!

— Да, царь! — склонил голову тот, с кем я пас отцовскую скотину все свое детство.

— Скачи в Дардан, — едва слышно произнес я. — Они уйдут на рассвете. Пусть Палинур к этому времени приведет сюда биремы. Пусть утопит всех. Чтобы ни одна сволочь не добралась домой.

— А добыча? — не понял Элим. — Корабли же будут полны добра!

— Плевать, — ответил я. — То добро нам все равно не получить.

— Все исполню по слову твоему, государь, — склонил тот курчавую голову.

* * *

Только сейчас, когда ахейцы заперлись в своем лагере, пакуя чемоданы, я взглянул на Трою свежим взглядом. Нижний город, лежащий чуть в стороне, почти не пострадал. Жечь его бессмысленно, он же каменный, а грабить в нем нечего. Лавочники, рыбаки и мастеровой люд снова потянутся в свои дома, как только ахейцы уйдут. Вон, на стенах, толпится троянская чернь и жадно вглядывается в панораму порта, от которого зависит их жизнь. Завтра утром из города вывалит целая толпа, которая будет занимать свои дома, ну или то, что от них осталось. Даже те жилища, что все-таки умудрились спалить, восстановить несложно. Камня вокруг полно, глины тоже. А дизайнерских изысков тут не знают. Многим и до войны охапка тростника заменяла мебель. Бабы налепят из глины горшков и сковородок, а мужики сложат очаг и починят кровлю. Единственная проблема — это двери. Но и она решаема. Плетеный из лозы щит подвешивается на веревках, как на качелях. Вот, собственно, и все. На первое время сойдет. Уже через неделю никто и не вспомнит, что здесь прошла война. Мертвых похоронят и оплачут, и жизнь пойдет своим чередом.

Верхний город пострадал сильнее. Кое-где, особенно у ворот, дома основательно обчистили, но, судя по лицам горожан, все свое добро они притащили в царский дворец, где я его и нашел. Мешками и корзинами был заставлен даже мегарон. Впрочем, его освобождали с такой скоростью, что я имел надежду провести вечер в относительном покое. Никто из купцов не планировал хранить здесь свой товар дольше необходимого.

Вечером, когда на побережье Вилусы упала пронзительно-черная темнота, в пустом мегароне, откуда вытащили все мешки до единого, собралось все невеликое семейство, жалкие остатки потомков легендарного Троса. Я, Анхис, царевич Гелен, Элим, который уже считался полноценным аристократом, прошедшим свою войну, и Антенор как первый министр и свояк Приама. Ах да! С нами ужинают Кассандра и Гекуба, как представители гарема покойного владыки. Царица сидит прямо, словно проглотив аршин, и смотрит в одну точку, с большим трудом выходя из оцепенения.