ЭХО 13 Род, Которого нет. Том 2 - Арий Родович

грязи, без лишних слов, без того, что заставляет стыдиться. Только тепло, кожа, дыхание, кружево, которое всё ещё оставалось на месте, и три разные женские манеры, сложившиеся в один общий темп.

Они сами почувствовали момент, когда рисунок позы исчерпал себя. Ничего не сказали – просто дыхание стало иначе считаться, и я понял: сейчас всё перестроится.

Злата двинулась первой. Она оттолкнулась ладонями от спинки дивана, скользнула коленом по обивке и, не теряя контакта с Ольгой, перешла выше. Села ей на грудь, постояла миг – словно проверяя равновесие, – и ещё поднялась вперёд, пока её кружево не оказалось прямо над лицом. Это выглядело не как импульс, а как решение. Упрямое: «я не проиграю».

Ольга встретила её без тени сопротивления. Лёгкое движение подбородка, руки уходят по талии вверх, одна – фиксирует, другая – гладит. Ладонь обрисовала линию, где кружево держит форму, – не рывком, нет – и тонкая лента дрогнула, уступая. Ткань сдвинулась на ширину дыхания, аккуратно, как если бы её попросили «постой здесь, мы сейчас вернём». И в ту же секунду губы Ольги нашли там тепло. Злата выдохнула коротко и глухо, выгнулась дугой, пальцы сами вцепились в край спинки.

Милена не дала ритму провалиться. Опираясь локтем рядом с бедром Ольги, она скользнула ниже – по животу, по тонкой дорожке до резинки, и уже не останавливалась на «границе». Её пальцы лёгко сдвинули ткань в сторону, так, что больше нечего было прятать, и губы легли туда, где кожа сразу отвечает. Ольга дернулась – не от внезапности, от узнаваемого тока, – и раскрылась навстречу, её колени чуть разошлись, давая Милене место и право.

Композиция зафиксировалась:

– Ольга – в центре, на спине, волосы разметались по подушке, взгляд открыт;

– Злата – сверху, колени по обе стороны головы Ольги, кружево сдвинуто, дыхание сбивается на каждом «ещё»;

– Милена – снизу, между бёдер Ольги, удерживает ладонями и задаёт ритм, который уже невозможно спутать ни с чем.

Я смотрел и видел: это спектакль не про них друг для друга – это спектакль для меня. Каждая фраза тела – адресована прямо в мой зрачок.

Злата поймала мой взгляд и, словно отвечая, чуть сильнее подалась вперёд. Ольга приняла этот вес, не отводя губ, руки у неё работали уверенно: одна держала Злату за талию, вторая – потрогала, словно проверяя, всё ли точно так, как нужно, – и вернулась к работе. Движения стали медленнее, точнее, глубже – и в комнате стало горячее, чем минутой раньше.

Милена, казалось, знала все точки Ольги лучше меня – или просто слышала её дыхание точнее. Она играла темпом – то замедлялась до едва заметного касания, то ускорялась, как удар сердца после короткого бега. Пальцы у неё работали как фиксаторы, ладони держали бёдра от лишней дрожи, и я понял, почему Ольга сейчас – эпицентр. На ней сходились сразу два фронта, и оба добивались моего внимания.

Взгляды шевелили картину. Когда я задерживал глаза на Злате, она выгибалась сильнее, смещала колени на ширину ладони, чтобы Ольге было удобнее, и ещё смелее отпускала кружево «в сторону». Когда я переводил взгляд на Милену, та встречала меня – поднятыми на миг глазами – и в этот же миг давала Ольге ровно тот импульс, который гарантированно забирал у неё голос. А если я смотрел на Ольгу – две другие вдруг оказывались внимательными к её лицу: Злата скользила ладонью по щеке, Милена целовала кожу чуть выше, чем секунду назад, – чтобы я видел выражение, не только движение.

Угол света делал кожу будто влажной – не от ламп, от дыхания. На ключицах блестели маленькие искры, как росинки. Соски у всех троих стояли остро, будто на холоде, но холодом здесь и не пахло – наоборот, из воздуха медленно выпаривалась сдержанность.

Ольга наконец позволила себе звук. Короткий, сорвавшийся, не похожий на слова. Это был звук женщины, которой сейчас хорошо. После него она подняла глаза на меня так, как поднимают их, когда уже не пытаются выиграть – хотят, чтобы выбрали. В этом взгляде не было покорности. Там было «смотри».

Злата пошла дальше. Она перестала держать спинку дивана – положила ладони на свои колени, шире поставила стопы, давая Ольге чуть больше свободы. Лента кружева и так уже держалась только на честном слове; теперь она и вовсе стала лишь меткой, подчёркивающей откровенность. Ольга не спешила. Она работала медленно, как с драгоценностью, которую распаковывают без спешки, чтобы каждую деталь посмотреть, запомнить и сохранить в памяти. Злата зажмурилась, улыбнулась уголками губ – та самая маленькая победная улыбка упрямой девочки, – и резко вдохнула, когда Ольга изменила угол.

Милена прибавила огня снизу – и я почти физически услышал, как сцена встала на одну волю. Ольга перестала «держаться» и отдалась движению, спина прогнулась, пальцы уцепились в колени Златы – не чтобы оттолкнуть, чтобы притянуть. Эти полсекунды честности дороги – их невозможно сыграть. И Злата это почувствовала: она дрожала на каждом втором вдохе и каждые три–четыре движения бросала на меня взгляд – быстрый, торопливый, но точно в центр.

Я отметил для себя две вещи. Первая – время. Мы уже перелезали через разумный предел, но мысль «опоздаем» не звучала предупреждением; звучала как констатация, на которую никто не собирался реагировать. Вторая – синхронизация. Её не придумать и не напечатать. Её можно только уметь ловить всем телом. И они это делали.

Милена подняла голову – не чтобы остановиться, чтобы увидеть лицо Ольги. И увидела – то самое выражение, ради которого стоит позволить сцене дойти почти до края. Она наклонилась выше, провела губами по животу, задержалась у тонкой дорожки, – и снова вернулась туда, где нужна была больше всего. Пальцы её на внутренней стороне бедра работали как якоря: не пускают «улететь раньше времени», но и не держат слишком жёстко.

Я смотрел на Злату, и она, словно прочитав, сделала ещё одно смелое движение: чуть сместила таз, так, чтобы Ольге было проще держать ритм и воздух. Это был взрослый жест – не демонстративный, а функциональный. В нём не было кокетства; там была забота о чужом «хорошо». Я запомнил его отдельно. Таких жестов обычно не ждёшь от тех, кто впервые оказался в подобной игре.

Секунда – и я понял: если оставить их в этой позе ещё чуть-чуть, финал придёт сам. А нам нужно было сохранить «край», а не перейти через него. И – да, упрямо – успеть на бал, даже если уже поздно.

– Дальше, – сказал