Дневник времён заразы - Яцек Пекара

случае, то в нём должно было присутствовать выражение «среди сотрапезников», а если это был июль, то дополнительно оно должно было содержать оборот «Дух Господень наполняет землю». Все эти слова в документе присутствовали, так что у меня не было причин сомневаться в его подлинности. Каково же было его содержание? Содержание оказалось столь ошеломляющим, что я перечитал письмо дважды, во второй раз очень внимательно, пытаясь понять, не упустил ли я чего-нибудь. Затем я сложил лист вчетверо и глубоко задумался. В письме мне отдавалось безоговорочное повеление сдать командование Генриху Хайдеру, а самому покинуть Вейльбург и отправиться в Кобленц. Исполнение этого приказа означало, что в городе, терзаемом эпидемией да вдобавок испытавшем на себе ещё более грозное, чем эпидемия, нашествие папистов, останется лишь двое инквизиторов. Вместо того чтобы прислать нам подкрепление, нас решено было ещё более ослабить. В чём заключался этот замысел? Этого письмо, конечно, не объясняло, да и с какой стати начальству объяснять свои решения рядовому инквизитору?

Скрипнула дверь, и в кабинет вошёл Шон.

— Хельция уже приготовила ужин, если захочешь поесть с нами, — сообщил он.

Я посмотрел на него и помедлил. Наконец сказал:

— Прошу тебя, войди. Я хочу, чтобы ты кое-что увидел.

Он кивнул, не выказав удивления, и сел на стул напротив меня.

Я подал ему документ.

— Если я не ослеп и не вконец отупел, то письмо не подделано и не фальсифицировано. Я также нагрел его над пламенем свечи, чтобы проверить, нет ли там тайного послания. Но нет, не было.

Шон внимательно осмотрел документ. Я заметил также, что он взглянул на дату, а затем пробежал письмо глазами в поисках ключевых слов.

— Думаю, ты и не ослеп, и не отупел, — заключил он. — Содержание этого приказа поразительно и удручающе, но он, несомненно, подлинный. — Он на миг замялся. — Хотя, вероятно, мы оба предпочли бы, чтобы это было не так.

Он сложил лист вчетверо и пододвинул ко мне.

— Когда ты покинешь город, Касси воспримет это как капитуляцию Инквизиции, как отступление, — констатировал он. — Он больше не будет с нами считаться.

У меня были схожие сомнения и мысли. Иногда бывает так, что изъятие из пирамиды одного-единственного камушка приводит к обрушению всей конструкции. Архидьякон обретёт уверенность в себе и будет безжалостно осуществлять свой план, а мои товарищи — наоборот. Они почувствуют себя покинутыми. Потеряют желание сражаться до последнего, раз уж наше начальство само показывает, что эта борьба его не волнует. А Кинга? Что станет с Кингой, когда она лишится помощи единственного человека, который, я даже не знаю, смог ли бы её защитить, но по крайней мере мог и хотел попытаться это сделать?

— Я размышляю над этим приказом, — произнёс я.

— Размышляешь, — как эхо, повторил Людвиг.

Я кивнул. Мы оба знали, что ремесло инквизитора принуждало к послушанию начальству, но в то же время в кризисных ситуациях давало огромные возможности для принятия самостоятельных решений. Правило было одно: если благодаря твоей самостоятельности и инициативе Святая Инквизиция получала выгоду, на то, что ты не проявил беспрекословного послушания, закрывали глаза. Но если эта самостоятельность и инициатива приводили к ущербу или были вызваны глупостью либо низменными побуждениями, тогда наказание могло быть весьма неприятным. Более или менее, в зависимости от степени проступка.

— Возможно, добро Святой Инквизиции всё же требует, чтобы я, не оспаривая несомненной правоты этого приказа, его исполнение отложил на время, — заметил я. — Пока дела так или иначе не прояснятся.

Шон кивнул.

— Это твоё решение, и я не могу тебе ничего советовать, — сказал он. — Наше начальство, отдавая приказы в Лимбурге или Кобленце, несомненно, руководствовалось высшими интересами Святой Инквизиции. — Затем он на мгновение умолк. — Вот только этот интерес, похоже, выглядит несколько иначе с точки зрения нашего Вейльбурга, — добавил он.

Трудно было не согласиться с подобным умозаключением.

— Пусть тогда будет так, — сказал я, — что человеку, который должен был провести меня через стены, я передам не себя самого, а письмо… Письмо, в котором сообщу, что не могу оставить дела, коими занимаюсь, ибо это повлечёт за собой огромный ущерб. Но немедленно, — я многозначительно подчеркнул это слово, — немедленно, как только это снова станет возможным, я буду готов покинуть Вейльбург.

Шон развёл руками.

— Нам бы тебя недоставало, Мордимер, — сказал он. — И в таком утверждении нет никакого преступления. Но принимаешь ли ты благоразумное решение и можно ли будет его защитить в будущем — этого, увы, я не знаю…

С этим утверждением я тоже был согласен. Одному Богу известно, как отнесутся к моему решению наши начальники. Вероятно, это будет во многом зависеть от того, принесёт ли моё неподчинение вред или же, наоборот, выгоду.

— В древней Спарте гоплит, который в пылу битвы вырывался из строя товарищей, карался смертью, — добавил ещё Людвиг. — Какую бы выгоду ни принёс его порыв.

— Ну, утешил, — рассмеялся я и встал, отодвигая стул.

К счастью, Инквизиция не была склонна к применению столь суровых кар, как смертная казнь. Честно говоря, я слышал о таких случаях, но они касались лишь явной измены. Сговора с колдунами или демонами. Если инквизитор изменял Святой Инквизиции и служил папистам или вельможам, раскрывая секреты или предупреждая подозреваемых, его также казнили. Но, во-первых, такие неприятные дела случались крайне редко, а во-вторых, проблему обычно решали тихо и в белых перчатках.

— Ты собираешься рассказать Генриху, о чём мы сейчас говорили? — спросил Людвиг уже в дверях.

— Не вижу препятствий, — ответил я. — Тем более что вас это дело никак не касается. Это моё самостоятельное решение, за которое вы не несёте ответственности. — Затем я улыбнулся. — К тому же Генрих должен быть мне благодарен, ибо командование нашим отрядом Инквизиции, которое должно было на него свалиться, в нынешних обстоятельствах — не что иное, как поцелуй смерти.

Инквизиторов учат также в общении с людьми уметь создавать видимость, но Генрих, когда мы сообщили ему о моём решении, совершенно точно улыбнулся широко и искренне.

— Поверьте мне, командование отрядом в той ситуации, что сложилась сейчас, — это последнее, чего бы я себе желал. И слава Богу, что этой чести, — он произнёс это слово с явной иронией, — удостоился Мордимер, а не я.

Затем он посмотрел на меня уже серьёзно и добавил:

— Хотя я не уверен, что ты поступаешь правильно, отказываясь выполнить столь ясный приказ.

— О, я, Боже упаси, ни от чего не отказываюсь, — я поднял руки в защитном жесте. — Я лишь уведомляю, что его исполнение в столь короткий срок невозможно…

После мы спокойно поужинали, не