Дневник времён заразы - Яцек Пекара

— Если вкратце: чтобы вызволить вас из беды, — ответил я. — Хотя в нашем положении это будет совсем не просто.

Он долго молчал.

— А откуда вы знаете, что я не виновен?

— Понятия не имею, виновны вы или нет, и пока что меня это не особо занимает. Я знаю, что архидьякону не дозволено ни допрашивать вас, ни вести какое-либо следствие, вот только этого права я никак не могу добиться.

— Вас не заботит, призывал ли я дьявола и демонов? — Он широко раскрыл глаза.

— В данный момент не очень, — сказал я. — Об обвинениях против вас я составлю собственное мнение в надлежащее время. Но пока я знаю одно: архидьякона тоже не заботит, виновны вы или нет, — произнёс я тихо, но с нажимом. — Вы для него — тот кончик нити, потянув за который, он опутает весь город.

Цолль нахмурился.

— То есть, как бы… Ах, вы о том, чтобы я оговорил других советников, — сказал он.

— Именно, — подтвердил я. — Впрочем, архидьякон не станет убивать вас всех. Вы окажетесь в подземельях, а некоторых из вас для острастки подвергнут пыткам. Но вы нужны епископу, ведь кто-то же должен остаться, чтобы от имени города подписать выгодные для него бумаги, верно?

Он медленно кивнул.

— Ваша беда, господин Цолль, — продолжал я, — в том, что, по моим прикидкам, именно вы и должны стать тем самым устрашающим примером для остальных советников.

— Нехорошо, — только и пробормотал он.

— Да уж, нехорошо, — согласился я. — Ибо кажется, что ваша участь предрешена. Хотя я могу попытаться предпринять кое-что, дабы помешать планам епископа, но сперва я должен знать, о чём, чёрт возьми, вообще речь в вашем аресте? Ибо я не хочу узнать, что у них на вас есть, только во время допроса.

Он пожал плечами.

— Я что, похож на колдуна? — мрачно спросил он.

— У ремесленных цехов есть свои ритуалы, — заметил я. — Вы, конечно же, прекрасно знаете, что строители, бывало, замуровывали живых людей в стены или фундаменты зданий, дабы обеспечить новому строению благосклонность фортуны. Подобные деяния мы считаем колдовством и караем не как убийство, а как сговор против Бога.

— Да-да, а красильщики в первый день января топят новорожденного в чане с краской, чтобы обеспечить себе хороший год, — язвительно добавил он. — Всё это сказки, бредни и глупая, злая людская молва.

— Может, да, а может, и нет, — ответил я. — Когда-то подобные ритуалы вовсе не были редкостью, и у каждого цеха было то, что он предпочитал скрывать от инквизиторов. Так что мой вопрос таков: в вашем цеху практиковался какой-либо вид магии или нечто, что вы считали магией?

Он тяжело на меня посмотрел.

— Мы — добрые христиане, — отрезал он.

— Никаких старых ритуалов, даже самых, казалось бы, невинных? — допытывался я.

Он покачал головой.

— А вы сами? Ходили к гадалкам? К знахарям? К некромантам?

На сей раз он пожал плечами.

— Вы же знаете, что я за человек, — сказал он. — После тяжкого труда надобно как следует выпить и как следует позабавиться, таково моё, как это говорится… — Он щёлкнул пальцами.

— Кредо? — подсказал я.

— Точно. Кредо, — подтвердил он. — Такое вот оно. Все знают, что, когда я беру девку, или двух, или даже трёх, они уходят от меня с задницами, болящими так, словно они целый день скакали на лошади, да ещё и без седла. Но разве я их принуждаю к забавам? Сами напрашиваются!

Я мог ему верить. Он был могучим мужчиной в расцвете сил, к тому же богатым и со связями, а притом я слышал, что о его щедрости отзывались тепло. Вероятно, девицы, его посещавшие, не могли пожаловаться ни на недостаток развлечений, ни на недостаток подарков или наличных. Овцы.

— Вот именно. — Я поднял указательный палец. — Хорошо, что вы упомянули о девицах. Ибо до слуха моего дошел лишь обрывок разговора, но я услышал, что на ваш допрос должны привести неких женщин. Вы можете предположить, что это за женщины и с какой целью их будут допрашивать? Почему они должны свидетельствовать против вас? Если, конечно, я правильно понял тот, как я уже сказал, лишь обрывок разговора.

Долгое мгновение он молчал, я видел лишь, как он до хруста стиснул челюсти, так что на щеках заходили желваки.

— Ах вы, стервы гнусные, — наконец с яростью прорычал он. — Ах вы, шлюхи проклятые!

Я удовлетворенно кивнул.

— Ага. Стало быть, вы уже догадываетесь, что произошло, да?

Он грохнул кулаком по колену, а потом так сильно сцепил пальцы, что костяшки хрустнули почти так же громко, как если бы их выламывали из суставов.

— Догадываюсь, — ответил он. — Из всего, что я мог бы заподозрить, именно это я и подозреваю больше всего.

— Говорите же, сделайте милость, — попросил я.

— Но в этом нет никакой вины. — Он наклонился ко мне и теперь уже зашептал. — Клянусь вам, что то, что я делал, ни в чем не вредило ни Господу Богу, ни нашей вере, ни святой Церкви, ибо…

— Господин Цолль, — прервал я его, — если вы расскажете мне в точности, в мельчайших подробностях, что произошло, то мне будет легче оценить, было ли ваше поведение вредоносным или нет. Или можно ли его счесть таковым, если кто-то к вам неблагосклонен.

Он вздохнул.

— Расскажу вам, конечно, расскажу, — произнес он. — Люди и не такое вытворяют, так что мне даже стыдиться нечего. У меня есть деньги и есть фантазия, так что я могу себе позволить…

— Господин советник, перейдем к делу, ибо время наше утекает с бешеной скоростью, — снова прервал я его.

— У меня за домом есть сад, окруженный стеной, — сказал он. — Там растут прекрасные старые деревья. — Он на миг умолк и прикрыл глаза, словно было важно вызвать образ этого сада перед внутренним взором.

Я терпеливо ждал.

— У меня там есть небольшой пруд, — продолжал он. — И фонтан, и греческие статуи. — Он вздохнул. — Иногда я приглашаю знакомых девиц в этот сад, чтобы они, одетые лишь в короткие туники, резвились и плескались, словно русалки или нимфы… — говорил он уже совсем приглушенным голосом.

— Прекрасная, невинная фантазия, — похвалил я радушным тоном, хотя, разумеется, знал, что дальнейший рассказ, может, и будет прекрасен, но уж точно не невинен.

— Много вина, песни. — Он опустил голову, но я видел, как под усами скользнула легкая улыбка. — Так, веселое развлечение, особенно когда тепло и солнышко пригревает.

— А когда холодно? Или когда идет дождь?

— У меня в доме