Дневник времён заразы - Яцек Пекара

— Сцепите зубы, — прорычал он. — Легко вам советовать, ведь не ваше тело будут рвать раскалёнными клещами.

— Люди и не такое выдерживают, — утешил я его. — И вовсе не на пытках. Знаете ли вы, что медики на поле брани отпиливают раненым изувеченные конечности, дабы гниль не заразила всё тело? И солдаты как-то терпеливо сносят подобную операцию, ибо так сильна в них воля к жизни и выживанию. Так что и вы справитесь, если дойдёт до дела.

Он выслушал мою тираду с выражением лица, свидетельствовавшим о полном непонимании приведённых мною аргументов. По опыту я знал, что пытки действительно можно выдержать и не признать вины. Разумеется, до поры до времени. Но в нашем случае именно время было важнее всего. Кроме того, человеку нужно давать надежду. Если он верит в спасение, в освобождение, он способен вынести больше. Поэтому первое, что делали инквизиторы, приступая к допросу, — это убивали в обвиняемом всякую надежду на благополучный исход дела в ближайшем и отдалённом будущем, если тот не признает вины. И рисовали перед ним приятные картины, которые станут явью после того, как он проявит раскаяние. Что ж, если первое было правдой, то второе было, разумеется, лишь эффективной техникой допроса. Хотя, по сути, можно счесть, что отсутствие пыток — тоже вполне приятная перспектива для человека, которого истязают уже много дней. И действительно, обвиняемых, признавших вину, больше не пытали. Да и зачем?

— Если дойдёт до худшего, я также постараюсь, чтобы строго соблюдались процедуры, согласно которым допрашиваемого дозволено подвергать мучениям не дольше часа в день.

— Ну, утешили, — пробурчал он.

Затем он испытующе на меня посмотрел.

— А вы сами придерживаетесь этих процедур?

— Конечно же, нет, — ответил я. — Ибо эта теория лишь усложняет практику допроса. Но в вашем случае я заставлю архидьякона — подчеркиваю: если вообще дойдёт до худшего — соблюдать процедуры до последней буквы.

После этого мы попрощались, ибо добавить было нечего, а я не мог ни особо утешить Цолля, ни обещать ему что-либо наверняка. Я лишь надеялся, что этот сильный, как бык, мужчина выдержит пытки, или, по крайней мере, выдержит их какое-то время. Хотя, скажу я вам, любезные мои, по своему инквизиторскому опыту я знал, что порой несокрушимым духом и железной закалкой щеголяли узники, за которых никто не дал бы и медного гроша, а самые отпетые, самые, казалось бы, твёрдые негодяи начинали горько плакать и отчаиваться, едва им показывали инструменты. Я надеялся, что советник Цолль не принадлежит к этому второму сорту людей, и я также надеялся, что сумею вытащить его из беды. А если дойдёт до худшего, что ж… тогда лучше, чтобы он умер, чем начал давать показания, порочащие других достопочтенных горожан.

* * *

Посетив Цолля и доложив товарищам о том, что я услышал (Людвиг аж за голову схватился, когда услышал о наряде сатира, а Генрих сплюнул в сторону и мрачно изрёк: «Ну, теперь ему конец»), я решил, что пора хоть немного скрасить этот пока что безрадостный день, и надумал зайти к своей любовнице. Я заблаговременно послал к ней слугу, чтобы она меня ожидала. Моя прелестная, весёлая вдовушка любила порой меня удивлять, так что на сей раз она открыла мне дверь в собольей шубе, доходившей до самых щиколоток. Её лебединая шея тонула в пышном воротнике, а крохотные ладони прятались в широких рукавах. И хотя она походила на карлика, нацепившего на себя наряд великана, надобно признать, что это был карлик, полный изящества и источающий девичье очарование. А поскольку ступни её были босы, я догадался, что под шубой она, вероятнее всего, совершенно нагая. Впрочем, учитывая царившие зной и жару, она, надо полагать, и сама желала поскорее сбросить с себя это одеяние. Однако сперва она завертелась волчком, и шуба вместе с ней описала круг, и лишь затем она ловким движением сбросила наряд на пол, представ в ослепительной белизне своего тела, подобно Афродите, рождённой, однако, не из средиземноморской раковины, а из восточных соболей. Я подхватил её на руки, чтобы отнести в спальню, но она крепко обвила меня руками.

— Нет-нет, здесь! — настойчиво воскликнула она.

— А Каська? — спросил я, подумав о служанке, ибо у меня не было ни малейшего желания, чтобы какая-то кашляющая девка глазела на наши забавы.

— А, она умерла два дня назад, — беззаботно ответила моя любовница. — Вчера её забрали, и мне ещё пришлось платить за перевозку и похороны, наказание Господне…

Она обвила меня ногами, левой рукой сжимала мою шею, а правой поспешно возилась с моей пряжкой.

— И где я теперь найду прислугу? — дышала она мне прямо в ухо. — Ну же, отстёгивайся! — прошипела она, но не мне, а пряжке, с которой не могла совладать.

Я помог ей, и тогда она навалилась на меня и сжала бёдрами ещё сильнее.

— Ну вот, мишка в пещере, — с довольством объявила она и качнула бёдрами.

Я сжал её за ягодицы.

— Медведище, — поправил я её. — И не в пещере, а всего лишь в норке.

Она хихикнула.

— Так шевелись же, медведь, — приказала она. — Только никуда не спеши.

Прежде чем нам снова представился случай для беседы, прошло столько времени, за которое столько всего произошло, что мы оба, полагаю, были более чем довольны случившимся. Мы лежали на полу, потные, уставшие, на расстеленной собольей шубе. Моя любовница с трудом дышала. Наконец она встряхнулась, откинула волосы со лба и, оперевшись на локоть, посмотрела мне прямо в лицо.

— Скажи-ка мне, что за девица с тобой живёт? — спросила она холодным тоном.

Ну вот, пожалуйста. Стало быть, несмотря на то что жители города были поглощены в основном эпидемией и прибытием свиты архидьякона, они всё же нашли достаточно времени, чтобы посплетничать о том, чем занимается ваш покорный и смиренный слуга. А сплетни, надо полагать, были жирными, ибо тон голоса моей спутницы не оставлял и тени сомнения в том, насколько ей по душе присутствие молодой и красивой девушки в стенах Инквизиториума.

— Говорят, она тощая и груди у неё совсем нет, — со злобным пренебрежением добавила моя любовница. — А ты ведь таких не любишь, правда?

— Эта девушка не живёт со мной, — я сделал сильное ударение на двух последних словах. — Она лишь находится под защитой Инквизиции.

— Ага, я уж представляю себе, как ты её защищаешь. Она хоть хороша? Даёт тебе лучше и больше, чем я?

— Помилуй. — Я сложил ладони. — Клянусь,