Бездарь и домовой - Дмитрий Игоревич Сорокин

с отцом заключили договор, по которому я, если не инициируюсь к 18 годам, ухожу из рода и веду простую земскую жизнь, в поте лица своего добывая хлеб насущный. Мы с ним только два момента не учли: что это не вполне законно, и что я инициируюсь на следующий же день после так называемого изгнания. Но, что Бог не делает, всё к лучшему, и со всей этой историей мы благополучно справились. Я в короткое время прошел обе инициации, разжился собственный имением и осталось теперь только выучиться хорошенько.

— А какие же ваши дальнейшие планы на жизнь?

— Как я только что сказал, прежде всего, учиться магическим наукам. Кроме того, Его высочество Феодор Иоаннович, определенно, имеет на меня какие-то виды — подробности пока неизвестны. Постоянно проживать я предполагаю в собственном имении Ромодановское, что в ста с небольшим верстах отсюда. Ну, а дальше — как судьба укажет, а государь прикажет.

— А ещё мне уже много дней не дает покоя одна загадка. Как, вот как вы — совершенно разумный молодой человек, несомненный герой, одновременно можете быть вот этим, например?

С этими словами Кудашев включил экран своего смартфона и продемонстрировал мне Федю Ромодановского в зените его славы: жирного, пьяного и бессмысленного. Я вздохнул и посмотрел будущему тестю в глаза.

— Ну, Константин Аркадьевич, что вы, право. Или вы никогда не были юным балбесом? Простите, не поверю. А выбрать нужный ракурс, и сделать из, пусть и так не красавца, подлинное страшилище — не так уж сложно, искушенных в светописи на Тверди — пруд пруди, особенно, после появления цифирных фотоаппаратов.

Кудашев смутился, и разговор вернулся к более безобидным темам — например, как я собираюсь обеспечивать безопасность своих владений, если у меня нет личной дружины? Не сморгнув глазом, я напомнил ему о своей специализации, заодно с полным на то основанием похвастался, что три с лишним десятка добровольцев уже несут круглосуточную службу на страже моего недавнего приобретения. Константин Аркадьевич поёжился и перевел разговор на рыбалку.

Вообще, конечно, крышу мне рвало знатно — от осознания того, что у меня есть свой собственный здоровенный дворец с парком, прудами, лабораторией, тайниками и даже пыточными подвалами. Очень захотелось показать все это богатство Наташе. Самое удивительное, что согласие мне ее родители благосклонно дали.

Потом был сумасшедше прекрасный вечер, когда я целовался с Наташей в темных аллеях Кистеневской рощи, а после, когда рамки приличия повелели возвернуть ее родителям, меня похитил Дубровский, уволок все в ту же беседку, и мы за бутылкой превосходного грушевого компота (честное слово, именно компота!) отлично провели время перед сном, рассказывая друг другу всякое, знакомясь наконец друг с другом.

Я узнал, что с самых детских лет Володя зачитывался Лесковым с его боевиками, и мечтал быть несокрушимым бойцом хтонического фронтира. Потом он познакомился с книгами в жанре, который в прошлой моей жизни назывался «детектив», и заболел уже всерьез. Особенным вниманием юного Дубровского пользовались сочинения Аркадия Кошко, воспевшего подвиги частного сыщика Бориса Савинкова, который с верным другом и напарником, саркастичным кхазадом Вассерманом, постоянно достающим из своего жилета самые удивительные и своевременные вещи, попадал в невероятные приключения, но силой своего ума и безупречностью логических построений раскрывал самые запутанные преступления во времена, предшествовавшие Восстанию Пустоцветов. Книжки эти так увлекли Володю, что он на полном серьёзе принялся тренировать свой ум (и обнаружившийся талант именно в этой области), и уже к шестнадцати годам, когда накрыла его родовая медицинская инициация, нередко раскрывал дела просто по новостным сообщениям в газетах.

Талантливого юношу заметили в Сыскном приказе. На постоянную работу отчего-то не брали, но к делам привлекали часто, платили щедро и наделили статусом внештатного консультанта. Кроме того, его услугами как частного сыщика стали пользоваться отдельные аристократы и целые кланы, так что Дубровский стал вхож во многие дома — к чему, по правде сказать, не особенно стремился, предпочитая всё свободное время проводить в Кистеневке с матерью и сестрой. Отец его, Андрей Николаевич, выдающийся военврач, погиб в прорыве хтонической аномалии во время испытаний новых методов врачевания. Этот инцидент послужил причиной введения некоторых ограничений в магической медицине[1].

А потом случилась Балканская война, и Государь позвал всех на бой. В тот же день Володя приехал в Бобров, и уже назавтра заступил на первое дежурство в армейском госпитале, где и прослужил всю войну.

* * *

[1] Больные страдают, врачи колдуют. Риск хтонического прорыва, соответственно, возрастает.

— Силы мои невеликие, конечно. Но знал бы ты, Федя, что чувствуешь, когда раненому становится легче!

Там же, в госпитале, он изучил основы немагической медицины, и теперь при нужде вполне мог претендовать на место земского врача. Но такая карьера его не манила: задачки для ума и приключения — вот, что стояло во главе угла, сразу после верности стране и династии.

Еще с младых лет Володя был знаком с Машей Стрешневой, дочерью соседей. Детские игры и юношеские грёзы естественным путём докатились до свадьбы. Впрочем, никто из родни с обеих сторон и не думал возражать — наоборот, радовались. Мне познакомиться с «синеокой Марией Кирилловной» предстояло лишь послезавтра, в день, собственно, свадьбы. Далеко не все старинные традиции соблюдались неукоснительно в этих краях, но уж свадебные — всенепременно.

Наши посиделки прервала Володина мама, бережно загнавшая обоих домой. Признаться, перед сном я подумывал, а не позвать ли Есугэя, но счел это паранойей, и мужественно лег спать без охраны.

Как выяснилось утром, я поступил совершенно верно. Во-первых, никто меня не убил. Во-вторых, у меня пытались угнать машину, и автосигнализация, в лице давно почившего монгольского генерала, сработала безотказно, так что рядом с рыдваном в рядок были выложены четыре трупа: два гоблина и два снага. Володя внимательно их рассмотрел, хмыкнул, после чего позвонил кому-то и добрую четверть часа довольно агрессивно вёл переговоры на такой фене, что я понимал, о чем речь, даже не с пятого на десятое, а с пятнадцатого на тридцатое. Впрочем, общий смысл и так был ясен: некто попутал берега, и теперь Дубровский выкатывал предъяву за беспредел. Подпитав Есугэя маной (спасибо князю за уроки), пошел на завтрак.

А после завтрака мы с Наташей сели в рыдван и поехали ко мне в Ромодановское, пообещав вернуться к обеду. На вечер Володя назначил мальчишник, так что программа дня обещала быть весьма насыщенной.

Я вел машину по привычно почти пустой дороге, и просто наслаждался тем, что рядом сидит Наташа.