Бездарь и домовой - Дмитрий Игоревич Сорокин

Люблю я её? Влюблён я в неё? Не знаю, возможно. Но это вовсе не важно. Мне хорошо и спокойно рядом с ней, и хочется длить это ощущение до бесконечности. И обнять, и не отпускать. И… и… как же хорошо-то…

— Я чувствую тебя, — улыбнулась Наташа. — Я всё ещё совсем-совсем тебя не знаю, но очень чувствую. И, знаешь, мне кажется, это самое важное — то, что мы чувствуем вот это вот, когда вместе.

Я тоже улыбался — и кивал, кивал… Говорить не хотелось, хотелось просто неотрывно смотреть на неё, но тут такого абсолютного внимания требовала дорога. Но вот приехали.

— Это что, всё твоё? — обалдела Наташа, разглядывая главный дом примерно трехсотлетнего возраста и все прочие постройки в том же классическом стиле, который господствовал в те времена на Тверди.

— Наше, солнышко, наше, — ответил я и пошёл на поиски отца, но он, как оказалось, уже улетел — вместе с полковником, гусарами и нашими домашними. Зато прибыл управляющий.

Семён Семёныч, к моему изумлению, оказался гномом. То, что Юрий Григорьевич расистом не был, я отметил давно, да и гном в ближнем круге облеченных доверием, скорее, порадовал.

— Но почему вас зовут именно Семён Семёныч? Не самое типичное имя-отчество для кхазада! — спросил я управляющего, пока Наташа, не пришедшая ещё в себя от удивления, порхала по всему двору, делая кадр за кадром на смартфон.

— А почему бы и нет, когда да, ваша милость? — пожал плечами он. — Мой дедушка мечтал о трех сыновьях, но у него родился ровно один — мой отец, и был он весьма поздним ребёнком, потому ему достались все имена, которые дед заготовил с юности. Потом эта поучительная история один в один повторилась с моим отцом, так что у меня полно сестёр и тёток. И отца, и деда понять можно, но жить в Государстве Российском кхазаду по имени Симонпетертомас Симонпетертомасович Шпракхшталмайстер, согласитесь, не очень просто. Поэтому, едва отец отбыл в чертоги предков, я стал Семёном Семёновичем Говорухиным. Может, и не очень патриотично, зато исключительно практично. Будут какие-нибудь распоряжения, ваша милость? Обед?

— Увы, нет. Я просто бегло покажу невесте усадьбу, и мы уедем. Когда вернусь сюда — пока не знаю. Хорошо бы поскорее, понравилось мне тут. Но — не на всё моя воля.

— Я в вашем полном распоряжении в любое время суток, — поклонился Семён Семёныч.

Я провел Наташу по анфиладе комнат, особо задержались в том самом зале — тайник в камине, правда, пока оставил без внимания. Нечего девушке грустными делами голову забивать. Спальня с кроватью примерно три на три метра удивила не только её, но и меня. За те всего лишь сутки, что я отсутствовал, излишне помпезная обстановка спальни старого лича, включая напоминающее огромный саркофаг капитальное сооружение с балдахином, которое здесь считалось кроватью, уступила место более современному дизайну. Здесь стало светлее, теплее и определенно уютнее.

— Поцелуй меня, — тихонько произнесла Наташа.

Я прижал ее к себе, обнял, не стесняясь и не сдерживаясь…

— Да! — прошептала она, прежде чем наши губы встретились.

* * *

— Костя! — тихонько позвала Ирина Сергеевна.

— Да, Ириш. Что такое?

— Ничего… Просто… Просто обними меня, пожалуйста.

* * *

Мы ехали обратно почти молча — не потому, что нам не о чем больше говорить, нет. Наоборот, нам теперь есть, о чем помолчать — без всяких ритуалов и церемоний мы стали одним целым. И только Наташа время от времени то пыталась положить мне голову на плечо, то просто как бы невзначай коснуться. Есугэй лежал в багажнике и, как и положено мертвецу, признаков жизни не подавал.

— Так, мальчики. Много не пейте и в драки не ввязывайтесь, хорошо? — напутствовала Софья Алексеевна отбывающих на мальчишник и вручила каждому по пузырьку с отрезвляющим эликсиром. Отбывали двое: жених Володя и шафер Федя. На мой осторожный вопрос, куда подевалась вся остальная неизбежная в таких случаях молодёжь, Дубровский пожал плечами и коротко ответил:

— Балканы.

Пропивать Володину свободу мы отправились в близлежащий уездный город Бобров. Припарковались возле трактира с романтическим названием «Пан Бобр», и я, передав зелье Володиной матушки Есугэю, проинструктировал своего бойца:

— Как мы вернемся, сразу отдай мне. А пока — охраняй. Убивать никого не надо, но, если кто полезет — бить сильно и дожидаться меня.

И пошли мы на мальчишник. С точки зрения тех американцев, которых я видел в кино на подобных мероприятиях, мы с Дубровским вели себя, как два идиота: сидели мирно, пили кхазадское красное вино «Унтерирдише трёнен», ели жаркое по-кхазадски же и тихонько трепались о всяком разном — вместо чтоб хлестать из горла какую-нибудь анисовку или зубровку, громогласно ржать на весь зал и хватать за задницу каждую мимо идущую представительницу женского пола. Но, простите — уж как умеем.

— А мне вот еще что хотелось бы понять, — заметил я после третьего тоста, когда не чокаются. — Чего ты-то так гонишь? Ладно я, после того как жизнь наизнанку вывернулась, мне нужно успеть гульнуть — и бегом домой: учиться, учиться и еще раз учиться. А тебе что припекло жениться поскорее? Вроде, сначала говорил, по осени. Потом — в сентябре. А сейчас у нас ещё лето вовсю. Колись давай, сыщик наш гениальный: с чего это вам «уж замуж невтерпёж»?

— Эпическая сила! — Володя посмотрел на меня несколько удивлённо. — Нет, ну, я-то только «за»: по Машке скучаю сильно, вижусь с ней очень уж редко. В последний раз — чуть не полгода тому, веришь ли: то меня мотает по всей стране, то она по разным конференциям, когда сама, когда с родителями. Они там все магобиологи, и дом у них — зоопарк натуральный, увидишь завтра. Но это не я «гоню», это Кирилл Антонович поторапливает.

— А чем мотивирует?

— Говорит, что, раз уж ему не суждено внуков понянчить, пусть хоть дочь пристроена будет.

— А с чего тестюшка помирать-то собрался? Сейчас, вроде, кроме Черной Немочи всё прочее лечится.

— Да какое там помирать! Увидишь его — здоровенный медведь, что тебя, что меня одной левой сделает… Но действительно… Что-то не сходится. Ладно, я об этом потом на трезвую голову подумаю, наливай давай. Эх, скорее б Машку повидать…

Володя отчётливо плавал в грёзах по своей синеглазке, меня, признаться, со страшной