Бездарь и домовой - Дмитрий Игоревич Сорокин

— Спокойно, спокойно… — приговаривал медик, но никакого действия слова не возымели: Лопухина билась, как рыба об лёд.

— Спокойно, Маша! Я — Дубровский! — почти крикнул он, и чудо: судороги быстро сошли на нет, в глазах появилось осмысленное выражение.

— Володя? Ты здесь? Ты не ранен?

— Я-то нет, а вот ты — да, и серьезно. Подлатал тебя, как мог, но дальше — только в госпиталь.

— Подлетное время эвакогруппы — минута, — произнес Шереметев, но мы и сами уже слышали шум конвертоплана.

— Володя… Володя… — шептала корнет Лопухина, смотрела на Дубровского и плакала.

Подали носилки, раненую бережно на них переложили и понесли в конвертоплан.

— Хорошее заклинание. Надо запомнить, — пробормотал ротмистр.

«А она ведь в самом деле любит его, — подумалось мне. — Бедная девочка, хоть и стервозина та ещё, конечно».

— Мы уходим, — сказал Шереметев. — К вам вопросов никаких, порядок наведут местные. Отдыхайте, парни. Вы крутые.

— Ну, что, домой? — на всякий случай спросил я, когда опричная машина скрылась в темном небе.

— Какой домой, что ты? Расплатиться за ужин надо. И «Подземные слёзы» у нас недопиты, между прочим! — Володя пытался выглядеть бодряком, но получалось у него не очень. Тем не менее, он допил «Слёзы» — мне нельзя, за руль же, расплатились за вечеринку (непостижимо, но в этом «Пане Бобре», похоже, вообще никто не чухнулся, что на парковке только что был локальный армагеддец). Снова вышли на воздух.

— Я что-то упускаю, — бормотал Дубровский, нервно затягиваясь. — Что-то на виду, но я его не вижу.

— Володь, ты чего?

— Не обращай внимания, думаю. Что же я проглядел? И когда?..

Он докурил и, все в той же глубокой задумчивости, сел в машину. Есугэй послушно залез в багажник — как мне показалось, мертвый телохранитель разочарованно вздохнул. Поехали.

Тем временем погода испортилась: мало того, что сгустился туман, так еще и дождик принялся накрапывать, и я поймал себя на мысли, что, кажется, это первый дождь, что я вижу на Тверди. А есть-то как хочется! Нет, не с дождя — нанервничался, да багром от души помахал.

— Володь, смешной вопрос: ты есть хочешь?

— А? Что?.. Нет, не надо, — отмахнулся он, погружаясь обратно в свои мысли. Что это с ним, интересно? И что так повлияло на человека накануне долгожданной свадьбы? Встреча с влюблённой в него Лопухиной? Едва ли, я помню, как он о ней отзывался. Впрочем, что гадать — захочет — расскажет. Но вот какая-то придорожная лавка, и, вроде, даже работает.

Выбор товаров в забегаловке воображение не поражал: пиво, сигареты, кофе и шоколад. Пиво мне сейчас ни к чему, сигарет закупил много, а курю редко — надолго хватит. Так что кофе и шоколад.

— Шоколадкой поделиться? — спросил я на всякий случай Дубровского.

— Нет. О, кхазадский, «Альпийский мифрил», Маша такой обожает… Стоп! Цюрих! Вот же оно! Ах ты ж, ять, эпическая сила!

— Володя, в чем дело? Что случилось? Чем помочь?

— Ничем, ничем… Сейчас — ничем, только, ради всего на свете, не тереби меня пока. Кажется, начал прозревать, мать твою растак через кхазадскую загогулину… — и дальше интеллигентнейший Владимир Андреевич такой загиб выдал, будто не медиком-пустоцветом и Сыскного приказа консультантом был, а подвизался боцманом на флоте. Но я от него на всякий случай пока отстал, и поехали мы в Кистеневку, благо всей дороги — едва тридцать вёрст осталось. Впрочем, быстро ехать не вышло: дождь усилился, туман еще больше сгустился, а мы упёрлись в огромный грузовик, надпись на задней части которого сообщала, что это автопоезд длиной аж в 25 саженей, а дальше следовал дружеский совет: «Не уверен — не обгоняй». Я не испытывал ни малейшей уверенности, потому плелся за этой громадиной, надеясь не пропустить нужный поворот, тогда как от спутника моего, похоже, толку было не добиться — он по уши увяз в какой-то интеллектуальной загадке. Нашёл, однако, время.

— А я как раз что-то не уверен, — бормотал он, читая надпись на грузовике.

Но вот, наконец, и Кистеневка. Софья Алексеевна, вероятно, настроилась встречать двух в лоскуты пьяных оболтусов, но мы ее разочаровали и, кажется, напугали — впрочем, ее сын сейчас пугал даже меня. Как мог успокоил ее, рассказав, что мы не столько водку пьянствовали, сколько пользу государству приносили, нанося поражение залетным вампирам при поддержке опричного войска, после чего Володю захватила какая-то задачка для ума, судя по всему, очень непростая.

— А, это с ним бывает, — с облегчением выдохнула мама моего друга. — Невовремя, конечно, но ничего не попишешь. Вот увидите, Федя: сейчас потребует кофейник в беседку.

— Мама, мне нужно срочно поработать, — сообщил Володя, спускаясь по лестнице с какими-то папками и тетрадями в руках. Попросите принести в беседку кофе покрепче, пожалуйста, — и ушёл.

— Вот, видите? Ничего, посидит, изведет гору бумаги, успокоится. Вы есть хотите?

— Признаться, очень.

— Марфа! Накрой ужин Фёдору Юрьевичу, у него в покоях! — и добавила уже для меня: — А кофе Володе я и сама сварю.

Поел с аппетитом, но без особого удовольствия — Володино суетное беспокойство передалось и мне. Вышел на улицу, прошел пару кругов вокруг дома — просто так, для успокоения, вернулся обратно. Дом затихал, погружаясь в сон. Ладно, надо поспать — завтра день хлопотный и суетный.

— Ты же расскажешь мне про мальчишник? Или это страшная мужская тайна? — прошептала Наташа, обнаружившаяся у меня под одеялом. Всю ее одежду составляла полупрозрачная ночнушка.

— Ничего особенного. Посидели душевно, потом подрались маленько — и домой.

— А с кем подрались и зачем?

— Попозже расскажу, — пообещал: никаких моральных сил продолжать беседу не осталось, и я потянул ночнушку прочь.

Ближе к утру, проводив Наташу, выглянул в окно. В беседке всё ещё горела лампа. Володя сидел за столом, подперев подбородок руками. Ладно, хоть кто-то из нас должен днем быть более-менее вменяемым, так что посплю-ка я эти оставшиеся несколько часов.

За завтраком Володя изо всех сил пытался выглядеть веселым и возбужденным. Второе, впрочем, ему удавалось вполне. Бледный и даже слегка осунувшийся, он, тем не менее, с большим аппетитом поглощал оладьи с