журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин

восстановить тебя в училище. А я ведь всю жизнь потом не оправдаюсь. Будут говорить, что безруких баянистов в жизнь выпускал. Пусть говорят, а?

И Сергея зачислили на хоровое отделение: так он сам захотел.

* * *

Его дипломом любовалась мать.

Вернувшись после экзаменов из города, застав родителей дома (было воскресенье), Сергей неспешно раздевался, „тянул“ время, долго копался в чемодане и равнодушно подал матери черную книжицу с вдавленным большим гербом.

Мать раскрыла корочки и на золотистом развороте прочла четкое слово „диплом" и под ним красную мелким и тоже сильно видным „с отличием", мгновенно отключилась.

Отец, почувствовавший тишину, подошел, стал глядеть из-за спины матери.

Они считывали с вложенного табеля оценки. Сергей небрежно отметил детское сияние на лице матери, сказал:

— Обед, кажется, я заработал.

Мать долго не прятала диплом: положила его на тумбочку у зеркала, средь недели подходила и рассматривала.

* * *

Диплом-то, диплом...

Вскоре Сергей понял, что диплом — это семейная, внешняя сторона его торжества, а основные его чувства к радости матери не подключились.

Учитывая особые обстоятельства, ему разрешили уехать домой без распределения.

Летние месяцы были жаркими.

Сергей днями ходил по городу, стараясь определиться: где можно устроиться на работу, кому предложить свои музыкальные услуги.

Выяснил: можно преподавать пение в школе. Он даже с одним учителем доверительно сошелся, поприсутствовал на его уроке, посидел на задней парте.

Учитель писал на доске ноты, потом разучивал песню. Пели. Учитель вытянутой рукой утишал вольные голоса то в одном, то в другом углу. Старательно пели девочки. Стыдясь друг перед другом своей уступчивости, подтягивали мальчишки.

Рядом с Сергеем по левую руку, двое, когда особенно расстроенно поднималась песня, пригнувшись лицами к парте, невпопад базлая, демонстрировали пение и любовались произведенным эффектом. Пение в школе обязательный предмет.

В детском, саду за пианино женщина с нарочитой экспрессией выколачивала знакомый мотив:

— И... — взбадривала она детей, отвернувшись от пианино, бойко работая клавишами, — все вместе!...

С голубого ручейка

Начинается река,

Ну, а песня начинается

С улыбки.

А ребятишки ждали энергичного жеста, сразу срывались, подхватывали ритм, прыгали, кружились, исходили весельем:

С голубого ручейка!...

Детсадовцы долго не уставали.

Весело проходили музыкальные часы в детских садах. Сергей, уходя, не мог избавиться от громких раздельных звуков пианино. Они стучали в ушах.

Во дворцах культуры студии, кружки, секции были забиты студентами консерватории и областного института культуры.

Сергея выслушивали. Невзначай переводили взгляд на его руки, маскировали удивление.

Болезненно спокойный, Сергей насмешливо глядел на их лица, и, все понимая, улыбался.

Он со своим баяном в городе не востребовался. Отец, выведенный спокойствием сына из равновесия, внес суетность: подключился к поиску работы для сына. Ничего утешительного из своих усилий не вынес.

— Кому оно надо, эта музыка твоя. Барабаны. Гитары. Дрыгающие мужики в белых штанах. Да и все эти книги твои: для бездельников. Ну когда нормальный человек время для них найдет? Вот я бы лежал, их перелистывал. А потом еще и за гармошку сел.

Отец огорчался зло.

— Ты где живешь-то? В какое время?

— Ладно, отец, отключайся от моих забот.

— Отец? — изумленно переспросил отец. — Отцы вон на улицах ходят. А я тебе еще пока... — Он не назвал, кем он сыну приходится.

— Ну не пропаду я.

— Ладно. Ищи сам.

А он и правда не знал, что делать.

Но непостижимый, неясно когда возникший в нем мир, созданный ободрением учителей, нескончаемой болью когда-то услышанной мелодии „Рассвет над Москвой", высоким зовом книг отстранял его от возражений.

Еда, работа, толкотня, усталость, разговоры, магазины, уборка, будни — все это временное, преходящее, не основное. Он пребывает в малой, бытовой реальности.

А главная, основная суть его живет в нем, беспокоит, проворачивается, поднимается над бытом. Она имеет энергию, работает. Существует в нем главным мир. Он нс в общей жизни, не за окном, не на асфальте, не в людских заботах, а в светлой энергии, которая тревожит, радует, болит.

* * *

Но неотступно, всегда, когда он оставался один в бессонные часы, искручивали его слова, брошенные в больнице Надькой: „А еще ставит из себя". Проговаривая это, она глядела на его забинтованные руки. Тогда в больнице она от него и открестилась.

А как подняла она той зимней ночью лицо, не пугаясь и подаваясь к нему, ждала прикосновения. Он не может представить себе, что еще когда-нибудь кому-то, обреченно приостановив, она отдаст свои губы.

Большие ее глаза в жалости и испуге любили его. Такими они у нее могут быть только единственный раз, только для одного.

А ему никогда ничего другого в жизни не захочется увидеть.

„А еще ставит из себя"...

Сергей соскакивал с кровати, нарочно опирался на укороченные-пальцы ног, ходил по полу, чувствуя, что боль терпима.

Поднимал стол, стулья. Переставлял их, убеждаясь, что мальчишечья сила опять привычна. Особенно привычна тяжесть баяна и прохладные ряды кнопок.

„Ставит... из себя"...

— Что? Думаешь все? Уже все во мне прервала? Все прервала? — говорил он своим ногам. — Прервала? —рукам, враждебному дню и зло улыбался. — Прервала? Н-е-е-т! Еще посмотрим! Где ты там со своей улыбкой? Дрянь ты. „Хорошая девочка Лида". Хорошая Лида и девочка Надя... Самая...

Смотрят тихие.ее глаза в улетающую тень над рекой Иней. А под белыми облаками растекается ее голос.

* * *

Осенью этого же года он сдал экзамены и поступил в институт культуры. На заочное отделение.

* * *

А весной, неожиданно сообщив родителям о своем решении и не принимая их доводы, Сергей уехал в свою деревню.

По договоренности жить стал у дяди.

Дядя Коля, Николай Петрович, брат матери, с теткой Фросей жили одни: дочь их уехала с мужем в город. Родственники выделили Сергею отдельную комнату: в доме с пристройкой у них три.

Когда Сергей объявился, в деревне сказали: „Парень-то Корчугановых приехал. На своих ходит*1. Когда Сергей переулком спустился к И не купаться, в деревне сказали:

„А вытянулся как! Да красивый. В мать. Глаза ее. Вот сказывают, когда сын в мать — счастливым будет. А счастье в снегу осталось. Руки-то у него как? Не присматривались?"

Когда узнали (у тетки Фроси соседки всегда на карауле), что Сергей на баяне играет, в деревне сказали:

„Чего только бог не выдумает. Че бог-то? Парнишка с мала играл. И как выходит? Прям по правде. Ухажерка-то его, Надька, как?